Шагавший по лезвию. Михаил Булгаков - страница 3

Будучи польщенным вниманием первого лица государства, Булгаков решает остаться, однако ему по-прежнему очень сложно определиться со своими общественно политическими симпатиями. Критиковать систему еще сильнее, ему не позволяет совесть, а сбавить обороты и замолчать – не позволяет трепетный нрав и врожденное желание говорить и писать правду, какой бы горькой и неудобной она не была бы. В результате ему приходится делать то, что, пожалуй, является единственным приемлемым и возможным в сложившейся для него ситуации. Он на какой-то момент возносится над противостояниями идей и социально-политических движений. Смотрит ретроспективным взглядом на гибнущее белое движения и крепнущее коммунистическое словно сверху, не имея никакого желания глубоко влезать в кровавую бездну идеологических противостояний. Именно такую окраску в результате мы видим в «Белой гвардии», которая первоначально задумывалась как масштабная работа, изображающая крах белого движения (а какой крах не рождает сочувствия?). Такую же окраску получают и «Дни Турбиных». Социально-политический аспект приглушен, и точка внимания читателя и зрителя перемещается в семейно-культурную плоскость, как и полагается строгой классической ретроспективной прозе.

Однако затишье для Булгакова длится не долго. Несмотря на благосклонность первого лица, розни внутри литературно-театральной отрасли так и не утихают. 22 сентября 1926 года Булгакова вызывают на допрос в ОГПУ, где он, среди прочего, произносит: «На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно. Я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало. Я очень интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю её, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы её мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так как вижу…»

Оставаться в покрасневшей России и иметь возможность резко высказываться на темы подобные тем, что проскакивают в «Собачьем сердце» возможным, конечно же, не представлялось. Повесть, написанная в январе-марте 1925 года, только в июне 1987 впервые доходит до массового читателя, за два года до падения СССР, журнал «Знамя» помещает повесть на своих страницах. Таким образом, повесть кочевала в самиздате больше шестидесяти лет.

Таким образом, в 1926 году Булгаков снова подходит к опасной черте. Если все его предыдущие произведения, так или иначе, не имели политической окраски, то с написанием «Собачьего сердца» он вступает на весьма опасный для своей творческой карьеры путь. Шариков, традиционно воспринимается как гротескный образ люмпен-пролетариата, неожиданно для себя получившего большое количество прав и свобод, однако в то же время быстро обнаруживает в себе эгоистические интересы и способность предавать и уничтожать как своих друзей (уничтожая других бездомных животных), так и тех, кто наделил его новыми возможностями (профессор Преображенский и доктор Борменталь). В подобных пассажах не заметит отвращение автора к режиму разве что слепой. «Собачье сердце» – яркая, не прикрытая политическая сатира на руководство государства середины двадцатых годов. В каждом из персонажей можно заметить отчетливую связь со многими фигурами того времени. Шариков-Чугункин – Сталин (у обоих «железная» вторая фамилия), профессор Преображенский – Ленин (преображавший страну), доктор Борменталь, постоянно конфликтующий с Шариковым – Троцкий, Швондер – Каменев, ассистентка Зина – Зиновьев и так далее. Таким образом, в повести Булгаковым были предсказаны даже массовые репрессии тридцатых годов. Схожие саркастические реплики Булгаков позднее вложит и в уста персонажей «Мастера и Маргариты» –