Вовка подошел к собачьей будке и присел на корточки, заглядывая в темноту собачьего убежища, пытаясь разглядеть собаку, оглядывая территорию вокруг будки, местами усеянную куриным пухом и перьями.
– Бать! Че делать-то будем?! – спросил более практичный Борис, поднимая с земли брошенное отцом полено.
– Дак куды ж его, мать его ети, теперь девать? – с крыльца вопросом на вопрос ответил отец, имея в виду несчастного пса. – Мать! На поленнице твоя хохлатка! – крикнул он вслед уже зашедшей в дом супруге. – Сегодня ж надо ее ощипать! – добавил он в открытые двери дома и, повернувшись к сыновьям, сказал в сердцах: – Было б ружье, ребята, отвел бы поганца в лес и пристрелил бы! Ей-богу, пристрелил бы!
Дядя Ваня присел на верхнюю ступеньку крыльца, снял со лба очки и неожиданно громким голосом произнес:
– Ну! Что там у вас за курево? Дайте отцу закурить, мать вашу! Домой не хочу заходить!
Дома на печке всегда лежал запас папирос «Беломорканал».
Борис протянул отцу пачку сигарет. Прикурив непривычную для себя «Приму», сплюнув табачные крошки, прилипшие к губе, Иван Исаич после глубокой затяжки, задумавшись о чем-то, тихо сказал:
– Лошадей и собак, ребятки, если что не так, обычно пристреливают.
Во дворе после произошедшей суматохи стало как-то непривычно тихо. Наступившую паузу нарушил пес, неожиданно заскуливший в будке.
– Гляди! Чувствует кобелина, чье мясо съел! – съязвил неугомонный младший Кольцин.
– Сынок! – обратился Иван Исаич к старшему сыну, понимая, что младшему такое поручение давать нельзя: – Сходи до Володьки Помазкина, поспрошай, сможет он стрельнуть нашего оглоеда?! Бутылку мы ему с матерью поставим!
– Бать, ты че! Да Помазок твой керосинит уже неделю! Он со двора-то выйти не может! Да и лето! Не сезон! Может, и патронов нет. Тетя Маша, как он запьет, и ружье кому-то уносит на сохранку, от греха подальше!
– Ну, не знаю! – ответил отец. – Мало в Нахаловке охотников? Ищите!
Считая разговор законченным, старший Кольцин поднялся со ступенек и, кряхтя, зашел в дом.
– Пойдем, мужики! Посидим еще! – предложил Борис, обращаясь к братьям Черкизовым. Вся компания вышла со двора, чуть поднявшись наверх, на излюбленное место посиделок. Вовка Кольцин налил себе и брату еще по полстакана вина, подводя итог произошедшим во дворе событиям, произнес тост:
– Чтобы наш кабысдох поскорее издох!
– Пожалуй, что так, наверно, всем спокойнее будет. Раз батя так решил, – поддержал младшего Борис. – Ну, давай!
Они выпили и присели на бревна к парням, которые не вмешивались до этого момента в разговор. Толясик сдирал со спичек коричневые головки. Глядя на поджиг в руках Толясика, рассудительный и серьезный Лёха Черкизов взял слово:
– Слышь, мужики! А че! Давайте попробуем его сами из поджигала шмальнуть! Где сейчас двустволку искать?
– Как ты из него такую тушу завалишь?! Максимум из него кожу пробьет, а может, и в шерсти застрянет! Ни хрена ему от этого не будет! – возразил Борис.
– Слушай, че базар-то зря разводить! Давай слетаем до дома, я тебе наш обрез покажу! – предложил Лёха.
Борис молча мотнул головой в сторону мотоцикла: «Поехали!»
Через минуту мотоциклетный треск уже доносился через листву огородов, становясь все тише за домами нижней улицы. Подъехав к дому Черкизовых, Борис заглушил мотоцикл. Алексей, подняв внутренний засов калитки, зашел в дом.
Возвращаясь к дому Кольциных, Лёха ехал на заднем сиденьи, как казак на коне, держа в правой руке вверх стволом поджиг огромного размера. Спрыгнув с мотоцикла, Лёха подошел к сидевшим на бревнах парням, демонстрируя ружье.
