В двух кварталах отсюда наш, покинутый теперь, дом, и, если бы не беда с мотоциклом, я бы обязательно, как обычно, слетал туда, сделав небольшой крюк.
…Ох, хлестнуло засохшими ветками!.. Я почувствовал, что лицо мое горит. В точности как этой ночью, после взрыва большого бензохранилища. Ощупал кожу лица. Жаль, что я снял зеркальца с мотоцикла – чтобы на фронте ночью они не отражали свет осветительных снарядов…
Кода фургон остановился, мне, в раздражении моем, очень хотелось взять поварешку и стукнуть Парвиза по башке. Но когда он, после нескольких отчаянных попыток, открыл водительскую дверь…
Свист снаряда сорвал нас обоих с места. Я бросил руль мотоцикла и инстинктивно в воздухе совершил какой-то пируэт. Но моя грудная клетка ударилась о борт кузова, а потом лицом я так шмякнулся о землю, что даже стон мой этот удар заглушил.
А Парвиз попросту лег на землю. Взрыв раздался где-то в паре сотен метров от нас. И полетели ввысь обломки еще одного жилого дома.
Я поднялся с земли. Боль в груди была невыносимой, не вздохнуть. Хотя у меня постоянно гудит в ушах после недавней контузии от взрыва снаряда РПГ[1], все-таки я легко мог расслышать, что этот свист не был свистом того снаряда, который приземлится очень близко от тебя. Тогда зачем же я совершил свой неумелый прыжок? Наверное, из-за того, что сидел на мотоцикле, на высоте, и, значит, сработал тот довод, который стал для меня уже рефлексом: чем ближе ты к земле, тем безопаснее от осколков, которые при взрыве летят все-таки вверх.
И Парвиз поднялся с земли, без промедления запрыгнул в кузов и, подняв мотоцикл, упавший на крышку большого котла, предназначенного специально для риса, твердо поставил его в кузове на подножку. Если бы у меня была веревка, так ловко можно было бы привязать мотоцикл к бортам кузова и не мучиться с сидением на нем и балансированием…
А Парвиз внимательнейшим образом рассматривал крышку котла.
– Посмотри! Ручка твоего мотоцикла ударила в крышку и промяла ее!
Я посмотрел. Небольшая вмятинка на начищенной до блеска крышке, скорее похожая на царапину! А подумалось мне: не повредил ли этот удар сцепление, что на мотоциклетной ручке? Час от часу не легче! И так не заводится, а если еще и сцепление сломано?
То, что мотоцикл не завелся, не удивительно. С тех пор, как город попал в блокаду, транспортные снабженцы вынуждены стали высокооктановый бензин разбавлять неизвестно чем. По этой причине в любое время двигатель мог отказать.
Но рычаг сцепления на ручке был в порядке. Я ощупал грудь. Болело здорово. А в том месте, где ветки хлестнули по лицу, опухло еще сильнее.
А он всё погружен в исследование крышки котла. Словно не ее, а лицо его ранили. Я уже был вне себя от злости.
«Этот человек с ног до головы эгоист!»
Считая с утра, уже трижды я пострадал от его злокозненности: сломался мотоцикл, хлестнули ветки и вот теперь ушиб груди! Это если забыть о трех побудках за ночь!
И я не стал мешкать. Сел за руль фургона и резко захлопнул дверь. Но замок ее не сработал. Еще раз захлопнул, на сей раз изо всей возможной силы! И она закрылась как надо. В продолговатом зеркале заднего вида в кабине я посмотрел на его лицо – удивленное и совершенно покорное. Опустил руку на рычаг скоростей. Там был бильярдный шар, который Парвиз прикрепил вместо потерянной рукояти. Уже тогда, когда он получил этот фургон от предыдущего водителя, отца Джавада, рычаг был без навершия. И вот Парвиз нашел этот шар на разбитом взрывом бильярдном столе, штыком проковырял в нем дыру и укрепил на рычаг переключения скоростей.
