5) Кредитным учреждением для хранения капиталов служила горцам их собственная земля, в которую они имели и еще долго будут иметь обыкновение зарывать свои деньги.
26-го февраля. По поводу высказанного мною вчера Шамилю предложения о переменах, происшедших с приездом женщин в его обыденной жизни и в самой обстановке комнат, я был приглашен к нему на верх, в серал, чтобы по беседовать и кстати взглянуть на предполагаемые мною перемены.
Войдя в кабинет Шамиля, служащий ему и молельнею, я нашел здесь все по прежнему, кроме только того, что на полу разбросаны были в великом множестве книги, а посреди их, тоже на полу, сидел Шамиль, пилежно переворачивая листы и делая из них какие-то выписки.
Поместившись возле него, я спросил, чем он занимается?
– Пишу название тех книг, о которых говорил тебе и которых недостает для моего благополучия, отвечал Шамиль, когда кончу, то прошу тебя написать кн. Барятинскому, или к дежурному ген. (муинь-уль-узир), чтобы велели разыскать их… можно их просить об этом?
– Просить можно, наверное, они сделают все, что от них зависит… но «только где же книги находятся и как их разыскивать»?
– Я и сам не знаю, отвечал Шамиль; – они разграблены вместе с прочим моим имуществом и кто теперь ими владеет, неизвестно. Впрочем, когда кончу реестр, то можете быть для этого и придумаю что-нибудь.
В это время в кабинет вошел мюрид Хаджио.
– Имам, сказал он: – у нас денег нет: сегодня все вышли.
Слова эти произвели на Шамиля весьма небольшое впечатление: деньги и всякие удобства в жизни он считает последним делом; если бы ему предложили на выбор: пять миллионов рублей, которых он первоначально требовал за выкуп пленных Грузинских княгинь, или хорошую книгу, – то, без всякого сомнения, он избрал бы последнюю. Я даже имею причины думать, что он предпочел бы ее и тогда, если бы вместо пяти миллионов ему предложили прежнюю власть и прежнее значение на Кавказе. Занятый рассматриванием книг, Шамиль только искоса посмотрел на непокрытую голову Хаджио, и в виде ответа на его представление, заметил – что в последние четыре месяца, он, Хаджио, очень много потерял мусульманского стыда: перестал, например, брить голову, вследствие чего сделался похожим на Суженского казака; волоса мажет пахучим составом, в котором есть сало животного, убитого рукою немусульмана; ходит в комнате без шапки, что составляет великий соблазн, и вообще, усвоив себе много иноземных привычек, совсем почти сделался Русским.
Хаджио возразил – что хотя это и правда, но что в сущности он сделался Русским гораздо менее, нежели сам Шамиль.
Отложив в сторону книгу, Шамиль устремил глаза свои на мюрида, и, сохраняя наружное спокойствие, сквозь которое нельзя было не заметить некоторой ажитации, потребовал объяснения: на основании каких данных, он, Шамиль, сделался Русским?
Разговор происходил на кумыкском языке. Переводчиком был в этот раз Мустафа-Ях-Инь; но кроме того, я и сам на половину мог понимать разговор.
Хаджио объявил, что, однако коренное обыкновение Русских, совершенно противоречащее правилам Корана, вкралось, по его замечанию, и даже распространилось в доме Шамиля.
Шамиль спросил – какое это обыкновение?
В пространном ответе, Хаджио объяснил, что оно называется «угождение женщинам»; что угождать женщинам есть дело хорошее, в чем он убедился из своих сношений с Русскими, но, во-первых, Русские ввели своих женщин в общество, и поставили их так высоко, что теперь волей или неволей, а должны угождать им. В деле же расходов на наряды, Русские, по всей вероятности, угождают своим женщинам только до известной степени, тогда как у нас этого незаметно. Впрочем, он, Хаджио, не сказал бы против этого ни слова, если бы «наши» женщины имели возможность пощеголять своими нарядами где-нибудь и перед кем-нибудь; а оне вечно сидят дома и даже редко переходят из одной комнаты в другую. Потому ясно, что деньги расходуются без всякой надобности, и что Шамиль, видя это и не принимая надлежащих мер, потворствует женщинам, угождает им, а стало быть, сделался Русским.
