Какая грязь.
Может, притвориться больным? Провести недельку дома? Моя жена работает гинекологом, торчит в своей клинике с раннего утра и часто задерживается до семи-восьми вечера. Я буду предоставлен сам себе, смогу отдохнуть.
И сопьюсь за эту неделю.
Нет, я пойду на работу, как ни в чём не бывало. Я не должен как-либо менять свою жизнь. Что сказала Лена? «Забыть, словно страшный сон».
Именно так. Следует перестать об этом думать.
Сообщение с неизвестного номера пришло в половине первого ночи. Я, конечно, так и не смог отключиться. Смотрел в потолок. Уже второй час подряд.
Лариса пошевелилась, и я спешно сунул телефон под одеяло, опасаясь нового шума. Наощупь убрал звук. И прокрался в ванную.
Сообщение в мессенджере. Внутри был видеофайл продолжительностью сорок семь секунд. Он застыл на заглавном кадре, снова вымывшем все мысли прочь из моей головы и оставившим там пустоту.
В ушах поселился тревожный, нарастающий гул. Затылок стал тяжёлым.
Кошмар вернулся.
Меньше всего на свете мне хотелось смотреть, что запечатлено на видео. Но я прекратил дышать и очевидно не смог бы вернуть организму эту функцию, не нажав плэй.
Тут же мой гневный голос рявкнул очень громко, на всю ванную: «Я прислал тебе сто тысяч рублей!».
В панике я убрал звук до самого минимума, едва не выронив телефон на кафельный пол. Санузел в нашей квартире рядом со входной дверью. Спальни далеко. Не думаю, что Лариса или Маша могли бы что-то услышать или понять.
Я не отводил глаз от экрана, словно бандар-лог перед удавом Каа. В кадре был потолок и силуэт женщины снизу вверх. Лицо растрёпанной Лены в этом ракурсе выглядело очень странно. Размазанная помада походила на театральный грим. Её дрожащие пальцы с розовым лаком на коротких ногтях застёгивали пуговицы рубашки. Сбивающийся голос звучал таким детским.
«Да-да, простите», – было видно, как зубы отчаянно закусили нижнюю губу.
«Приведи себя в порядок и убирайся отсюда! – снова прогрохотал мой голос. Ходящие ходуном пальцы Лены на экране с трудом справлялись с пуговицами. – Да поспеши же ты, пока никто не вошёл!»
Пальцы застыли, и руки – левая ладонь судорожно обхватила правый кулак – прижались к груди, на которой оставалась бесстыдно расстёгнутой как минимум одна лишняя пуговица и отчётливо виднелся темнеющий синяк, неистово, кричаще напоминающий след пятерни.
«Александр Николаевич, – исказившись в гримасу, испуганно пискнул рот с размазанной красной помадой. – А у меня… не будет теперь проблем в учёбе? Или… или придётся всё повторить?»
Я не дышал уже почти минуту. Не мог.
«Лена, у тебя не будет никаких проблем в учёбе. Просто уходи отсюда. Тебе не нужно больше ничего повторять!»
Последнее предложение получилось хриплым.
Из него будто бы сочилась похоть.
«Обещаете?» – «Я. Тебе. Обещаю».
А потом картинка дрогнула, завертелась, и в кадре оказался я – раскрасневшийся, с пылающими глазами, каплями пота на лбу и перемазанными красной помадой губами. Я стоял, опираясь двумя кулаками о стол в пол-оборота к ней. Я был в кадре не больше двух секунд, но именно на них видео остановилось.
Гулкая пустота в моей голове пульсировала вспышками боли где-то в области лба.
Каким же ослом я был, возомнив днём, что всё так счастливо закончилось! Ещё пританцовывал в торговом центре. Кретин.
Это же статья. Это выглядит, как статья уголовного кодекса. Худшая, чем убийство.
Не как скандал, потеря работы и семьи, не как разорение и позор, а как тюремное заключение с клеймом педофила.
