Нагнано-то силы много множество,
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного,
Унывает сердце человеческо.
Былина «Илья и Калин-царь»
Михайло остановил деревянную ложку у самого рта – не дообедал! Сначала конский топот, а потом и зычный крик бирича[31] ударил в слюдяное оконце из-за городьбы вокруг подворья.
– На стены спешите, люди! На стены! Печенеги идут!
Михайло смахнул жесткой ладонью крошки хлеба с русой бороды, а усы утереть и времени нет. Разом поднялись из-за стола.
Оружие у русича всегда под рукой – тревожная жизнь к тому приучила. Легла на крутые плечи кованная из колец тяжелая кольчуга – сам для себя ковал. Виста, жена, подошла и быстро расправила железные пластинки-нагрудники, чтоб защитили мужа от стрелы.
– Янко, готов? – Михайло подпоясал меч, принял щит из рук Висты и повернулся к сыну. Только что прискакал со степи Янко с известием о первой сече над Росью. И еще теплилась у белгородцев до этой минуты надежда, что не осмелится Тимарь, встретив заставу, перейти Рось. Но вот ударил на сторожевой башне колокол, позвал на стены – ворог стучится уже в двери.
Виста ткнулась лицом в укрытую железом грудь Михайлы, залилась слезами. По-девичьи узкие плечи ее затряслись.
– Будет тебе, Виста. – Михайло успокаивал жену, неумело ласкал русые волосы Висты рукой, шершавой, иссеченной бесчисленными черными трещинками. – Береги детей от случайной стрелы. Вольга с реки прибежит, во дворе пусть сидит. На стену не пускай, мал еще.
Старейшина Воик ждал сына и внука посреди горницы, перед очагом. Он держал два темных мешочка на белых тонких жилах, надел сначала Янку, а затем и Михайло на шею и засунул под кольчугу. По спине у Михайлы пробежал мороз, когда прикоснулись, будто неживые, такие холодные руки старейшины Воика.
– Да хранит вас могучий Бог неба и обереги[32] эти – земля с могильного кургана старейшины рода нашего Вукола. Трудное время подступает к Белгороду, и кто знает, чем оно кончится. Ступайте! И бейтесь крепко, а мы будем богов молить за победу вашу.
Михайло и Янко поспешили к стене. Навстречу им, будто осенние листья, гонимые безжалостным ураганом, вливались в ворота шумные и напуганные людские толпы. Бежали пешие, кто с чем. Скакали конные – и один, и двое на коне. Ехали ратаи в телегах со скарбом – эти жили поближе к крепости, – ехали и впусте, только с детьми да женами. У коих к телегам привязана веревкой говяда[33] или овца, редко у кого второй конь, таких совсем мало.
Навстречу Михайло метнулась убогая Агафья: глаза безумные, между людей кого-то высматривают.
– Люди! Могуту кто видел? Не встречался ли вам где Могута?
Ответить ей не успели, сама поняла, что кузнец не видел ее мужа. Ящерицей юркнула в людскую гущу, к воротам, навстречу бегущим со степи. И донесся до Михайлы ее детски-радостный крик:
– Могу-ута! Ты жив!
Поднялись на вал, потом взошли вверх по ступенькам деревянной лестницы на помост стены и вдоль частокола прошли к угловой башне, откуда видны были южная степь и подход к Белгороду вдоль пологого склона к Ирпень-реке. Мимо прошел воевода Радко: волнистая борода расчесана аккуратно, только полные щеки белы от волнения. Мало сил теперь в Киеве, чтобы выступить навстречу Тимарю, а в Белгороде у него и того меньше. Самим не отбиться будет, если Славич, минуя крепость, уйдет в Киев. С чем тогда встретит находников он, белгородский воевода?
