Я поймала себя на мысли, что смотрю на нее неприлично неотрывным взглядом – так глубоко я ушла в размышления. Я поспешила перевести взгляд и стала посматривать на нее только украдкой. Она была пожилой дамой во всем своем георгианском облике. Почему-то почти всем пожилым людям никогда не бывает жарко. Они всегда утепляются: возможно, это как-то связано с замедленным кровообращением. Несмотря на жаркую погоду, на женщине было коричневое платье из плотной ткани с бежевым воротничком с закругленными краями и такими же манжетами. Светлые, но не седые волосы отдельными кудрями выбивались из-под шляпки, а худые руки скрывали бежевые перчатки. Ее глаза были стеклянно-прозрачные, и дело было скорее не в светло-голубом цвете, а в том, что они блестели влагой, как блестят глаза человека, у которого только-только навернулись слезы, и ни одна слезинка еще не выкатилась. Плач человека выдает только этот блеск: краснота еще не появилась на глазах или носу, щеки еще остаются сухими, но разве что брови как-то сдвинулись. Но моя старушка не плакала. Больше того, ее лицо будто улыбалось, пусть даже рот оставался в равнодушном своем состоянии. Она неторопливо и мелкими глотками пила чай и изредка посматривала в окно.
Выждав некоторое время, я все-таки решилась подойти. Не имея понятия, с чего начать разговор, я просто нависла над ее столиком, как сокол над беляком. Я не хотела ее напугать своим неожиданным появлением и потому начала говорить еще за два шага до стола:
– Добрый день… э-м…
Она отвернулась от окна и посмотрела на меня, с улыбкой и чуть прищурившись.
– Добрый, мисс.
– Я тут просто заметила вас, в смысле, мы все время с вами встречаемся в этой кофейне. Я сюда тоже прихожу по воскресеньям.
Ужасное начало разговора. Но она была очень мила со мной и предложила присесть на третий стул. Краем глаза я заметила фотографию какого-то пожилого человека – тот листок, который она вытаскивала из сумочки каждый раз, когда появлялась в кофейне.
– Как тебя зовут, дорогая?
– Лоиз, – отрывисто ответила я, все еще косясь на фотографию.
Женщину звали Элизабет Фердж, и приходила она сюда действительно каждое воскресенье, за исключением некоторых случаев по причине особо ужасной погоды или во время фестивалей, когда на улице чрезвычайно много народа; и совершала она такие походы на протяжении вот уже трех лет, с тех самых пор, когда ее муж покинул ее. Он умер в возрасте семидесяти двух лет. Она начала разговор о своем покойном муже, когда заметила, что я рассматриваю фотографию на столе.
– Это Джордж. Ох, видела бы ты его, дорогая, в расцвете сил! Какой он был парень! Это под конец он уже начал терять волосы и зубы. И приобрел ужасную привычку курить свои сигареты по всему дому, а не на улице, ох! Жаль, что в те времена не было фотоаппарата. Я его помню таким молодым! Все девчонки сходили по нему с ума. И я, конечно, тоже потеряла голову. Но я была гордой и долго делала вид, что не замечаю его.
Я слегка рассмеялась тому, как она рассказывала: в ее глазах появилась девичья игривость, и она сама будто заметно помолодела. Можно было подумать, что мы просто две подружки в кафе, делимся своими девичьими секретами.
– Он был так красив! Трудно было не подпасть под его чары, – она хмыкнула и улыбнулась своим воспоминаниям. – Однажды он заявился на порог нашего дома пьяный и шумный и стал кричать под окнами, пока мой отец не вышел на крыльцо и не вправил ему мозги. Я сидела в своей спальне и слушала, как Джордж ругается в душу мать, что я единственная, кто не обращает на него внимания, и как я его этим злю. Я была самой счастливой на всем свете. А на другой день он пришел с букетом цветов – для моей мамы – и просил родителей разрешения пригласить меня на танцы. Родители, конечно, были против. Но его ничто не остановило.
