Прислуга любила перекинуться словцом-другим с повозочниками. У тех всегда отыскивалась историйка о путевых казусах, способная скрасить очередной денёк. Ойтеш тоже рад был бы послушать дорожные байки, да вот только его временные подданные умолкали, стоило ему приблизиться. Они кланялись, повторяли «ваша ясность, ваша ясность», но всё на этом. Ничего другого Ойтешу не удавалось от них добиться. Впрочем, он и не сильно пытался.
До его глуховатых ушей донёсся взволнованный тон одного старого повозочника. Ничего дельного расслышать не удалось, разве что – «Дервар». Заинтересовавшийся донельзя Ойтеш быстро допил чай и наведался в кабинет госпожи Эйтеш, своей матери. Спросив о Дерваре, он получил странный ответ. «Тебя это навряд ли когда-нибудь коснётся, Ойтеш. Не задумывайся о том, о чём задумываться нет резона», – опасливо сказала госпожа Эйтеш. Такое редкое явление для её властного говора. Ойтеш вскоре и думать забыл об этом, и теперь вспомнил. Ему как нельзя сильно захотелось разузнать, что же это за место, о котором даже его мать говорила с неохотой.
– А вы? – спросил он. – Вы почему здесь?
– Ничего любопытного, – Дэйдэт устало махнул рукой. – Двадцать лет назад у меня была старенькая крытая повозочка, а ещё гнедая кобыла. Мне нечего было сложить в повозку, да и кобылка была до того болезной и слабой, что её силёнок хватало лишь на пустую. Люди в окрестностях притворствовали и изводили соседей и приятелей. Я чувствовал отвращение к каждому треклятому лавочнику, подыскивающему помощничка для своих нечистых делишек. Все они так умело врали о своих намерениях. Я не хотел работать ни на них, ни с ними, ни подле них. Но однажды на большаке я повстречал пожилую женщину. Она слёзно попросилась ко мне в повозку, сетуя на мозоли, и я согласился довезти её до дома. Я уже и не помню, как представилась та женщина. Гораздо важнее то, что она сказала после. Она поведала мне про Дервар, королевство без властителей, где нет порядков и нет законов. Где отнюдь не требуется гадать, насколько дурён тот или иной человек, ибо можно с уверенностью утверждать, что все они – отвратительные ублюдки. Разве что их отвратность проявляется по-разному. И единственное ремесло, которое подвластно им – это обман. «Уж лучше жить среди подлецов, точно зная, что они подлецы, чем среди услужливых, но явно неоднозначных горожан», – сказал я себе тогда, а потом спросил у той женщины, где её дом. «В Дерваре», – ответила она, и это было последнее, что я от неё услышал. Она ударила меня по голове, и я потерял сознание. Очнулся я один-одинёшенек, без повозки и без кобылки. «Так значит, это и есть Дервар», – подумал я и не захотел покидать его. Наше ремесло неподкупно, как то ни забавно. И такая жизнь гораздо понятней и прозрачней, нежели любая другая.
– А как же вы торгуете? Откуда у вас еда, деньги и одежда? Дервар не выглядит плодородным.
– Наше ремесло всегда позволяло прокормиться, – Дэйдэт хитро улыбнулся. – Неосведомлённые обозы, странствующие купцы и простые путники, что плутают в ночи на бездорожье, иногда пропадают. Если не сказать – нередко пропадают. В соседствующих с Дерваром Квёлых Землях есть люди, готовые вести дела с такими, как мы. Иногда подобное сотрудничество даже более выгодно. Если не сказать – нередко более выгодно.
– То есть работу, которую предлагает Бернадетта, тоже нельзя назвать чистой?
