Застроена булыжная Гоголевская была одноэтажными жилыми домами. У каждого – два – три окна на улицу и входная дверь в нише фасада, с крыльцом и каменными ступенями. Назывался такой вход по – ленинградски – «парадная».
Между домами – деревянные ворота с калитками, за которыми – дворы и сады. Вдоль улицы – тротуар, широкий травяной газон, арык[24] с проточной водой и два ряда высоких деревьев. Все разные – не было рядом двух одинаковых: чинары, клёны, ясени, акации и гледиции, орешины, высоченные пирамидальные тополя, катальпы, с огромными листьями в форме сердца – их называли адамовым деревом[25], и айлантусы, по прозвищу «вонючки».
Магазинов на улице не было, но через заборы каждый день мы слышали крики торговцев и ремесленников.
«Ма-ла-кё-у-у! Кислий – пресний – малакё-у!» – с раннего утра звали покупателей молочницы – узбечки. Молоко в бидонах, творог, каймак и сузьму в банках, упрятанные в две большущие холщовые сумки, они носили на коромыслах, а приезжали в город из окраинных кишлаков. Нашу молочницу звали Муккарам-апа. Только у неё бабушка покупала много лет подряд, ещё с довоенных времён – и Муккарам, подходя к нашему дому, кричала из-за ворот совсем по-другому: «Рая – сестра – а-йю – у – у!»
Иногда раздавался протяжный и хриплый стон: «Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Старий веищь биром!» Это шёл по улице и кричал похожий на старика Хоттабыча одноглазый туземный еврей-старьёвщик[26]. В длинном халате, с мешками, перекинутыми через плечо, шёл он и приглашал выносить на продажу ношеную одежду, обувь и ненужный домашний скарб.
«На – а – жи! Нажи – и – тачить – ножницы – ы – ы!» – волновал домохозяек бродячий точильщик. Звали его странно – Август Иваныч. Под коротким носом у него топорщились седые усики. На лысой голове он носил синюю бухарскую тюбетейку. На плече Август Иваныч таскал свой главный инструмент – верстак с точильным камнем, ножной педалью и колесом с ременным приводом. Работая, он всегда повязывал длинный фартук из вытертого до ткани коричневого дерматина.
По воскресеньям, ещё до молочниц, нас будил бесцеремонный стук в ворота.
– Аткривай! Му-у – сыр-р! Мусырный директор приехал! Аткривай!
Это хрипло вопил мусорщик – тощий, носастый грек «Гриса»[27] (так он произносил имя Гриша). Вечно он был обряжен в неимоверно грязный пиджак – но в сорочке и с галстуком. Приезжал на раздолбаной, вонючей мусоровозке, у которой всё время то глох, то стрелял двигатель. Дед мой называл «Грису» нечистой силой – но тот не обижался. Работа и вправду у него была грязная и тяжёлая – но делал он её быстро и аккуратно.
Пару раз в месяц раздавались цоканье лошадиных копыт и грохот колёс по булыжной мостовой. Затем – трубные звуки. Это приезжал на конной повозке с бочкой татарин – керосинщик Наиль и пел в жестяную рупор: «Ки – ира – а-си – ин! Ки – ира – син!» И все старухи нашей улицы наперегонки, с бидончиками в руках, спешили занимать очередь… Это было время керосинок – на них готовили и разогревали еду.
У Наиля, маленького, но крепкого и жилистого мужичка, было необыкновенно морщинистое, безволосое лицо, без ресниц и бровей. Все на нашей улице знали, что керосинщик Наиль воевал и горел в бронемашине. Кожа его лица и рук была словно из мятой полупрозрачной бумаги. Как бабушкина восковая калька, в которую она любила заворачивать свои пироги.
