«На языке у трех приходов! Не я же подсунул трем приходам на язык все это. Старый пень! Уж теперь-то он будет на языке у трех приходов – и сам он, и Сайв. Жалко вот, если станут полоскать имя Майре Махонькой. Да где же мне сыскать от этого лекарство? К слову, интересно, отчего ее прозвали “Майре Махонькая”, если ростом она как и любая из тех, какие ходят в церковь? И неудивительно, что так. Сам Шон Левша – человек статный и хорошо сложен. О нем говорят, будто он самый сильный в роду, а все Мак Карти мужики сильные. Красивая она девушка! Ее бы смело можно было назвать тихой и рассудительной. Тремя годами раньше ее имя можно было бы упоминать рядом с моим без всякого страха.
Странно я поступлю, если женюсь, а мне всего десять лет осталось. Быстро же они пролетели, эти три года. Скоро не замедлят вслед за ними и следующие три. Вот тогда и половина срока минет. “Что бы тебе не спросить об этом, – сказал он, – когда мы с тобой отправимся в путь?” А что пользы мне спрашивать об этом тогда? Он заставил меня поклясться “как есть, всем наивысшим”. Похоже, теперь уж нет выхода. Странно все складывается. Я работаю и денег у меня густо, как гальки на берегу. А что мне с того? Многим беднякам оказал я помощь. Велика их благодарность – на словах. Не знаю, есть ли хоть что-нибудь у них в сердце. Не знаю, стало ли им хоть на чуточку лучше от того, что я им дал. Есть среди них и такие, про кого я думаю, что для них же всего лучше, кабы в жизни своей не видали они и полпенни из тех денег. Есть и такие, кто, когда время придет, а я уйду, горевать обо мне слишком долго не станут. Им ясно – по их собственному разумению, – что они никогда и ни за что не должны платить. Вот она, их благодарность.
Кто бы на ней ни женился, у него будет хорошая жена. Часто слышал я, что жена лучше приданого. Так вон же они – и жена, и приданое… Только странно я поступлю, если женюсь, а мне всего десять лет осталось. То-то приятный ее ждет поворот – и детей ее, если они у нее будут. Бить-колотить эти деньги, и этот кошель, и эту сделку! Жил же я, не смущая ума, покуда не встретились они мне на пути».
Так Шенна промаялся почти до утра. Вышел из дому на излете ночи и отправился в холмы. Какое-то время просидел он на вершине большой скалы, а имя ей было Скала игроков. Чуть только день забрезжил и солнце взошло, оглядел Шенна прекрасный вид, что открывался с вершины скалы, и рассеялся туман у него на сердце, и великий покой охватил его разум.
ГОБНАТЬ: Вот уж правда, Пегь! Я б ему сама сказала то, что сказала Кать Музыка своему мужу, когда вынула ему мышь из кувшина с молоком.
ПЕГЬ: И что же она ему сказала, Гобнать?
ГОБНАТЬ: У них как раз была дома артель работников. Сели они за еду, напротив них стол от картошки ломится, а перед каждым кувшин жирного молока. Взял хозяин свой кувшин и с первого же глотка, что отпил из него, обнаружил там мышь. Окликнул он Кать и показал ей мышь. Только это ее ничуть не смутило. Взяла она кувшин в левую руку. Направилась к двери. Сунула правую руку в кувшин. Вынула оттуда мышь да вышвырнула ее за дверь, а после поставила тот же кувшин с тем же молоком перед мужем. Как увидел он, что жена его сделала, встал из-за стола в большом гневе и вышел вон. А когда он уходил, Кать сказала: «Вот, ей-ей, трудно человеку угодить: и с мышью молоко не годится, и без мыши не нравится».
