– Милорд? – обратился, проходя мимо него и поправляя свой реющий, словно знамя на веру, плащ, сир Джесси.
– Сир Каранай, – громким голосом окликнул он Эндри, словно стараясь пересилить ветер, – взгляните, шторм уже разразился!
– Да уж, милорд, это заметно, – стиснув зубы, простонал Каранай, остановившись рядом с Мьором Ролладом. С чего бы вдруг такие замечания?
– Вы слышали моего брата, – его голос тонул в ветре. – Убедите лорда Шеппа распорядиться этой землей, «так, как тому заблагорассудится»!
– Но, король сказал…
– То, что говорит король, не всегда то, в чем нуждается его держава, – положил ему на плечо грубую руку Мьор Роллад и Эндри понял, теперь вся тяжелая ответственность этого дела перелегла с королевских плеч на его.
Кто с Сор’Навира был гоним,
В объятьях Вечности храним,
Пускай, в сердцах таят ту честь,
Дитя – для них благая весть.
Апокрифы, «Обещание», перевод ан-Фахриса, поэтическое переложение на стихи Люпиниона
Едва различимое в объятьях беспамятства лицо маячило над ним, серебрясь блестящей, словно лунный свет, шевелюрой. Арвейдские сказки говорили об ангелах, созданиях из света, красоте которых нет равных. Их сияющий лик неразличим в этом чистейшем, девственном сиянии. Неужели все это время сказки не врали?
Мелькающее над ним обличье быстро ускользнуло из сознания, когда все перед взором заплыло и тело вновь пронзила боль, заволакивая все, от плеча до конечностей красным, полыхающим цветом. Он стиснул зубы, не в силах выносить эту боль. Во рту почудился влажный вкус железа, щеки и веки обожгло солью.
– Смотри, как бы он язык себе не откусил, – донесся гулкий странный голос откуда-то из глубин. Ангелы говорят? Глупая мысль вызвала удивление в мотающемся бессознательном Данни.
Что-то встало ему поперек горла, стало трудно взглотнуть. Тяжелый вязкий вкус во рту наполнился горечью. Тьма снова обрушилась на него, увлекая в свою пучину с головой. Кроваво-красный болезненный укол пульсировал в плече, отдаваясь огнем даже в беспамятстве. Словно рану его прямо сейчас осыпали солью, въедающейся в кожу. Его трясло. Он словно бы знал это, но почувствовать не сумел.
Утопая в мутной полудреме, он пытался ворочаться, но конечности не подчинялись ему. Слышался треск, словно вокруг разгоралось пожарище. Хрустело пожираемое огнем дерево. На губах и языке опять почудился железный вкус. Эхо витало над ним, под ним и, будто бы, даже внутри него. Воздух был тяжелый. Сон ли все это? Или он уже мертв? Как долго все это будет продолжаться? Вопросы быстро вылетели из головы Данни, когда тело в третий раз сокрушил удар боли, огненными червями расползавшийся внутри от плеча.
Потом, казалось, все утихло. Ни звуков, ни эха, ни треска огня. Он не ощущал даже себя, хотя, казалось, что он все еще существовал. Любые, даже глухие отзвуки исчезли. Словно его опустили на самое дно глубоких вод, где даже свет не достает своими лучами до речной гальки. Боли не было. Это его обрадовало. Темнота, густая, как черная смоль, сменилась бликами огня на ртути, а затем пропала. Вернулась ноющая боль в плече, дрожью отозвались онемевшие конечности. Он попытался пошевелиться, ощущая, что лежит на чем-то мягком. Холодное прикосновение к предплечью остановило его.
Открывать глаза было тяжелее прочего. В них тут уже ударил яростный свет. Данни простонал, моргая и щурясь. Он жив. Жив, это точно! Пальцы на правой руке сжались с трудом, превозмогая шипящие челюсти грызущего их онемения. Левая же не поддалась, а когда он напрягся, согнув фаланги, это усилие раздалось по всему его телу знакомой болезненной тяготой. Плечо запульсировало, нарочно напоминая о произошедшем. Драка. Рана. Боль.
