Когда сезон дождей заканчивается, небо над Аравийским морем проясняется, а его чистый голубой цвет становится сродни цвету персидской лазури. Воздух, промытый недавними дождями, столь свеж и прозрачен, что, когда стоишь на вершине Малабарского холма в Бомбее, кажется, что вдали различима береговая линия Аравийского полуострова и даже слегка чувствуется «сабейский фимиам, от северо-востока ветерком привеянный, с пахучих берегов Аравии Счастливой»[9].
Конечно же, с моей стороны это не более чем романтические фантазии. Все эти красоты слишком далеки, чтобы я мог их увидеть или почувствовать, однако со своего наблюдательного пункта мне все же удалось заметить то, за чем я сюда пришел.
Среди рассеянных по воде каботажных суденышек с изящными парусами, наполненными ветром, рассекал голубую водную гладь «С. С. Кохинор», лайнер Полуостровного и Восточного пароходства. Из двух его черных труб тянулись клочковатые ленты дыма. Корабль опаздывал, он должен был прибыть еще утром. Не вполне исправный бинокль, купленный на базаре Бхинди, все-таки позволил мне разглядеть на левом борту интересующее меня название. Я поспешил к дороге, где меня ожидала тикка-гхари. Взгромоздившись на сиденье, я приказал кучеру трогать.
– Чало!
– Куда, бабу?
– В порт. Джалди!
Он стегнул своего тощего пони гибкой бамбуковой плетью, и экипаж покатил по Ридж-роуд. Я сунул в рот кусочек бетеля и принялся задумчиво жевать его, вновь обдумывая план действий.
С тех пор как я прибыл в Бомбей, прошло четыре месяца. Я мирно проводил время за этнографическими заметками о культе местной богини Мумбы, в честь которой был назван город[10]. Однако полковник, судя по всему, почувствовал, что если моя жизнь и была под угрозой, то сейчас угроза отступила (а я в достаточной степени отдохнул и развлекся за счет ведомства, пусть и за половину жалованья), поскольку как раз неделю назад местный почтальон, костлявый старый тамил из Тутикорина, доставил в мое временное жилище за мечетью Закарии тар (так здешние жители называют телеграмму).
