– Я испекла к завтраку печенье с кунжутом. Скоро станет жарко, так что лучше плиту протопить пораньше. Пожалуйста, передайте это мисс Робинсон, когда она вернется, ладно, сэр?
Тут она заметила, что это не просто полицейский, а сержант, и с беспокойством спросила Тисдейла:
– Неужто вы вели машину без водительских прав, сэр?
– Вы сказали «мисс Робинсон»? – вмешался сержант. – С мисс Робинсон произошел несчастный случай.
– Господи! Эти машины! Она всегда так неосторожно ездит! Она очень пострадала?
– Это не в машине. Несчастный случай произошел в воде.
– Ах вот оно что, – проговорила она тихо.
– Что значит ваше «вот оно что»?
– Несчастный случай на воде может означать только одно. Ну и дела, – печально проговорила она и вдруг изменившимся голосом резко спросила Тисдейла: – А где же вы были в это время?
Она обратила на понуро стоявшего Тисдейла взгляд, каким, наверное, смотрела на несвежую рыбу на базаре в Вестовере. Перед лицом несчастья ее суеверное почтение к «господам» как ветром сдуло. Тисдейл оказался таким, каким она окрестила его про себя с первого дня знакомства, – никчемным парнем.
Сержант не показал своей заинтересованности в ее реакции, однако со скрытой насмешкой произнес:
– Джентльмен при сем не присутствовал.
– Как так? Он ведь отправился следом за ней.
– Откуда вам это известно?
– Я его видела. Мой дом возле самой дороги.
– Вы не знаете ее постоянного адреса? Как я понимаю, здесь она жила временно.
– Конечно, временно. Она сняла коттедж на месяц. Он принадлежит Оуэну Хьюджеду.
Она замолкла на мгновение, чтобы до сержанта дошло значение этого имени, и потом продолжала:
– Он сейчас в Голливуде. Играет испанского гранда – он мне сам рассказывал. Он говорил, что уже играл итальянских князей и французских принцев и теперь решил, что ему будет интересно сыграть испанского гранда. Вы не поверите: однажды какая-то девчонка предложила мне пять фунтов, если я ей отдам простыни, на которых он спит. Не простыни я ей дала, а отповедь хорошую. А ей хоть бы что! После этого она еще стала у меня его наволочку клянчить за двадцать пять шиллингов. И куда только мир катится! До чего мы дожили…
– Так какой постоянный адрес у мисс Робинсон?
– Никакого другого, кроме этого адреса, я не знаю.
– Разве она не писала вам перед приездом?
– Писала?! Она только телеграммы слала. Наверное, писать она умеет, но ни разу ничего не писала, пока здесь жила, в этом я вам поклясться готова! Иной раз по шесть штук телеграмм на день шли от нее из Лиддлстоуна. Мой Альфред обычно относил их туда на почту. В перерывах между уроками. Некоторые из них были такие длинные, что одного бланка не хватало – требовалось два, а то и три сразу.
– К ней кто-нибудь сюда приезжал? Может быть, ночевал?
– Никто у нее тут не останавливался. Само собой, кроме мистера Станвея.
– Никто никогда?
– Ни одной души. Как-то раз, когда я ей показывала, как у нас в туалете воду спускать – тут есть такая хитрость: надо сначала сильно дернуть, а потом полегоньку отпускать, – так вот тогда она мне вдруг говорит: «Миссис Питтс, с вами так не случается, что вам тошно видеть людей?» Я ответила: «Точно, на кое-кого и глаза бы мои не глядели». А она: «Не на кое-кого, а на всех вообще. Когда вообще ни на кого смотреть не хочется». Я сказала, что, когда такое со мной бывает, я принимаю касторку. Она засмеялась и заметила, что это и впрямь неплохая идея. Надо, чтобы все принимали касторку, и тогда мир за какие-нибудь пару дней полностью преобразится. И еще добавила: «Жаль, что Муссолини до этого не додумался!»
