Тогда торговец и Гарри обменивались горестной усмешкой мужчин, связавшихся с такой упрямой особой, и принимались обсуждать какую-нибудь сделку относительно шерсти, пшеницы или мяса. Кстати, в моем присутствии сделки всегда бывали заключены самым выгодным для нас образом. И меня неизменно обижали слова Гарри насчет того, что мне лучше заняться своими делами. Какие там «мои дела», когда речь идет о благосостоянии Широкого Дола!
Но если Гарри дома не было, всем этим купцам, торговцам, юристам и банкирам волей-неволей приходилось признать, что я вполне способна и дать слово, и сдержать его. Законы, эти вечные мужские законы не признавали моей подписи, словно я была банкротом, преступницей или сумасшедшей, однако деловым людям хватало обычно одного моего сурового взгляда, и каждый из них сразу понимал: если он хочет иметь дело с Широким Долом, ему лучше не говорить, что он предпочел бы подождать возвращения Гарри. В отсутствие брата моя власть над этой землей сбрасывала свои покровы, и каждый – от самого бедного лудильщика или обитателя жалкой деревенской лачуги до представителей высшего общества – чувствовал, что правлю здесь я.
После Рождества поместье целую неделю окутывали холодные липкие туманы, но в середине января серая пелена исчезла с холмов, и они стали ясно видны на фоне яркого морозного неба. Каждое утро, проснувшись и пытаясь стряхнуть с себя путы мутных горячих ночных снов, я вскакивала с постели и сразу настежь распахивала окно, полной грудью вдыхая обжигающе холодный воздух. Но уже после нескольких таких судорожных вдохов я, вся заледенев и дрожа, захлопывала окно и спешила к горящему камину, чтобы умыться и одеться.
Зимние холода, как обычно, собирали в деревне свою дань. Билл Грин, наш мельник, поскользнулся прямо у себя во дворе и сломал ногу; мне пришлось посылать в Чичестер за хирургом, чтобы тот вправил кости и наложил повязку. Миссис Ходгет, мать нашего привратника, слегла в постель еще во время первого снегопада, жалуясь на боль в груди. И вытащить ее из постели родственники так и не смогли. Это продолжалось уже целую неделю, и однажды утром Ходгет, отворяя мне ворота, пожаловался, что, как ему кажется, его мать лежит в постели «из чистой гордости», а Сара, его жена, из сил выбивается, потому что вынуждена не только дополнительно готовить и стирать, но и два раза в день ходить в деревню и носить старой карге еду.
Я кивнула и улыбнулась ему, а на следующий день взяла нашего чалого гунтера Соррела и отправилась в деревню. Привязывая коня к столбику калитки возле дома старой миссис Ходгет, я не заметила в окне ее лица, но твердо знала: старая ведьма наверняка за мной наблюдает и к моему приходу успеет снова нырнуть в кровать. Когда я, подметя подолом юбки заснеженную дорожку в сад и с топотом сбив на крыльце снег с сапог, вошла в дом и сдернула с рук перчатки, старуха уже лежала в постели, притворяясь страшно больной и укрывшись одеялом до самого подбородка; но глаза у нее были вполне здоровые, ясные и блудливо бегали из стороны в сторону.
– Добрый день, миссис Ходгет, – пропела я. – Какая жалость, что вы заболели!
– Добрый день, мисс Беатрис, – проскрипела она. – Как вы добры! Спасибо, что зашли навестить бедную старуху.
– Я зашла, чтобы не просто навестить вас, – бодрым тоном сообщила я, – а сказать, что посылаю за нашим новым врачом, доктором МакЭндрю. Он шотландец. Я слышала, он особенно хорошо справляется с заболеваниями груди. Вот он приедет, осмотрит вас и начнет лечение.
