– Романтикой история попахивает, – прокомментировала Люба.
– Ага, пиратской! – с иронией рассмеялся Ибрагимов. – Сути мы не знаем, но папа маму очень любит. И она – его. Ни я, ни брат толком не видели, чтобы родители бранились со зла. Спорят иногда, и всё. Мама слушается отца. Тихо, мирно. Сэро расспрашивал, но взрослые болтают про знакомство через компанию. От прямых вопросов уходят. Я маму спалил на путанице в деталях. Что ж, мы сделали выводы и больше не лезем. Я спокойно отношусь к этой истории. Сэро – тоже, хотя, когда на дереве услыхал правду, с неделю угрюмо молчал могилой.
– Он, кстати, когда возвращаться думает?
– На следующей неделе. Арон по телефону заявил, что брательник ему пипец как надоел! Шутит, конечно. Сэро на шее никогда ни у кого не сидел и сидеть не будет.
Поспелова мило улыбнулась и снова потянулась за поцелуями. Небо почти потухло, погружая город в теплоту августовской ночи.
«Я тебя совсем не знаю, – повторяла школьница, словно зачарованная. – Совсем… Блин, Имир! Никогда не замечала в тебе этой изнанки! Казалось, что ты как скала. Неприступный. Хрен залезешь. А если и залезешь, то фиг слезешь! Но теперь понимаю, что не знакома с тобой совершенно».
Мысли заняты были не только отличником. Люба много размышляла, но всё никак не могла понять, почему её папа принял чужого ребёнка. Почему простил маму. Почему семейный альбом забит фотографиями, на которых добрый, ласковый Василий Михайлович нежно обнимает крошечную ляльку. Отдельно тихоня разглядывала фотки, на которых усопшая сестрёнка была запечатлена перед смертью: изувеченное личико, глаз вытек, а веко уродливо сползло вбок жутким каскадом из кожи. Вокруг поражённой глазницы вздулась, посинела и превратилась в отвратительное месиво из тканей раковая опухоль. Сестра страдала от дикой боли, от невыносимых для двухлетней крохи мук.
«За что тебе это, малышка?.. Зачем такая судьба?» – задумалась девушка, и сердце её снова заныло. Она закрыла старый альбом, больше напоминавший толстенный древний фолиант, чем место для хранения фото. Бархатная ткань цвета шоколада за десятилетия не засалилась и не затёрлась. Картон, плотный, крепкий, не подумал погнуться или расклеиться. «Да уж! Качество так качество!»
– Люба! – донесся зов Александры Григорьевны со двора. – Иди кушать!
«Мля!» – скривилась тихоня. Со дня подслушанной ссоры она любыми способами старалась не пересекаться с родительницей в отчем доме. Если увильнуть от прямого контакта не получалось, подросток не знала, куда спрятать взгляд, чтобы не посмотреть ненароком Александре в лицо.
– Я не хочу есть! – выкрикнула школьница в форточку. – Потом приду, когда проголодаюсь!
– Остынет же! – расстроилась мать. – Да и вдвоём веселее, чем одной! Ну же, иди ко мне! Я соскучилась, доченька! Чайку вместе попьём! Не бросай меня одну!
Скрепя сердце старшеклассница спустилась во двор. В начале июня папа вынес стол и поставил под небольшим навесом рядом со входом в летнюю кухню. Сейчас на столе дымились две тарелки, полные свежесваренной ухи. Порезанный свежий хлеб неаккуратно уложили на пластиковом подносе. Салат из домашних помидоров и огурцов, заправленный ароматным подсолнечным маслом, призывал поскорее приступить к трапезе.
Александра редко готовила. Но если и готовила, то пропадала на кухне по полдня, стараясь сварганить нечто невероятное. Женщина обижалась, если кто из домашних не хотел есть или плохо ел приготовленное. К сожалению, кулинарного таланта у неё не было, и нередко хороший и годами проверенный рецепт превращался в испорченное блюдо.
