Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - страница 3

– Ты кто такой вообще? – спрашивает.

– Я – эвакуированный из Ленинграда.

– Ну и что ты, учишься в школе?

– Учусь в школе. Мне учебников не дают – третий раз обращаюсь письменно. Время идет, а мне потом сдавать надо – я вот отсюда выйду, потому что я ни в чем не виноват.

– Ах, ты еще и не виноват? Ты не признаешься, что ты виноват?

В общем, этот прокурор посмотрел и увидел, конечно, что возня будет, могут быть неприятности, в конечном итоге, кто его знает, кто он такой, этот парень. Потом он, может быть, поинтересовался, откуда я взялся на мясокомбинате, и когда узнал, что первый секретарь райкома партии туда отправил, то подумал, что все это может плохо кончиться для них. Тем более что ничего не нашли, никаких доказательств же нет! Короче говоря, он сказал: «Знаешь что? Мы переводим тебя в свидетели».

За это ж нужно отвечать, почему меня взяли! Представьте, вы сейчас выйдете из моих дверей, подойдут к вам двое, скажут: «Пройдемте, вон машина стоит». А вы скажете: «Куда, что, почему?!» Так и меня. Меня вызвали все-таки на суд. А на суде была такая анекдотическая ситуация. Зачитывает судья: «Такой-то…» «Я!» – сидит… Тогда решеток еще не было, как сейчас, – была лавка, и по бокам стояли два здоровых милиционера. Если что, как даст, так там и сядешь. А подсудимых сидело трое: начальник их, который был, и двое ребят грузчики. Вот зачитывают: «Такой-то – садитесь. Такой-то – садитесь. Такой-то – садитесь. Бедненко!» Я встаю из зала – я в зале сижу.

– А почему вы сидите в зале? Что это за демократия? Марш на скамью подсудимых!

– Я – свидетель, – говорю, – господин судья.

– Какой я тебе господин?

– Не товарищ же, – говорю.

– Это как понимать-то, «не товарищ же» – о, какой грамотный! Садись.

Я сел. Он читает дальше, дальше… А в конце написано – отпущен.

Он:

– Ну, так, а чего ты здесь сидишь?!

Я говорю:

– Вы приказали.

Короче, отпустили меня, и все. Но я уже на мясокомбинат не пошел. Все спрашивали: «Чего ты в тюрьме делал?» Вели же через весь город под пистолетом. Маленький городок, 15 тысяч населения, все друг друга в основном знают. Два завода в городе – лесозавод и мясокомбинат. Говорили: то ли он украл, то ли у него украли – ну что-то с ним «такое» было. Вообще, не каждый верил. И каждый начинает расспрашивать – это неприятно все. Все же переживал, первый раз в жизни такое случилось. Хорошо, что я был физически здоров. Хорошо, что я попал так удачно, что урки и всякая шпана пришла позже, и я уже был, так сказать, здесь хозяин. В тюрьме своя система: смотрящие – кто главный, кто подчиняется. Они меня уважали, я уже знал, что это такое – своими глазами и на своей шкуре. Подарили мне финку со словами: «Ты хороший человек. На тебе, чтобы защищаться».

После я уже не работал, потому что в это время приехал мой отец из Ленинграда и стал ректором (тогда это был «директор») Педагогического института из города Черкесска, с Кавказа, который был эвакуирован. И его туда назначили ректором, потому что отец был достаточно грамотным, имел два высших образования. Через некоторое время привезли мою мать, с огромными ногами распухшими – водянка. Это так называемая дистрофия, которая выражается по-разному – некоторые совершенно худеют, а некоторые, наоборот, распухают. Мать надо было ставить на ноги. Врач посмотрел (старичок такой приходил к нам) и сказал: «Я чувствую, что, Володя, вам придется заниматься матерью, отцу некогда. Значит, так. Садитесь на это дело и спасайте мать. Уже не до работы. Что нужно? Нужно свежее масло, сливочное, совершенно свежее. Пусть она ложечкой, сколько сможет, сосет каждый день. Как только у нее начнется изжога, значит, прекращайте. Только это ее спасет, масло вытеснит воду из клеток». Жировая же клетка должна быть, а она стала водяная.