– Но домой я сегодня всё равно должен попасть!
Мы спорить не стали. Отметили релятивизм ситуации, взяв ещё пива, солёной рыбки, кальмаров. И надумали от греха подальше переместиться со скамейки, на которой наши фэйсы явно примелькались (несколько раз мимо проезжали «луноходы» с мигалками) – куда-нибудь в более скрытное место… Впрочем, решили сильно не удаляться от магазина. Просто перемахнули через дорогу и, шагнув на обочину, сразу (даже несколько неожиданно для самих себя) погрузились в благословенную тень деревьев, в густые рудеральные хлорофиллы – будто пересекли потайную границу, разделявшую параллельные миры; и, не доходя до тянувшейся поблизости железнодорожной ветки, расположились в произвольной точке новооткрытой вселенной, как три охотника на привале.
Тут-то и настал момент, когда я подумал: «Охренеть. Вот так обычно и случается: сначала ты, весь из себя торжественный и гладко выбритый, тусуешься среди столпов словесности, принимаешь поздравления, даришь женщинам улыбки, впитываешь ответные положительные флюиды, пожимаешь руки, целуешь ручки, поглаживаешь… гхм… короче, везде, где мимоходом позволяют обстоятельства и нравственные устои… а потом обнаруживаешь себя чёрт знает где, в зарослях густого бурьяна пообочь железнодорожной ветки с периодически грохочущими по ней товарняками; ты и поэт Сергей Егоров сидите на раскинутых в стороны фалдах парадного фрака прозаика Василия Вялого и, расплёскивая тёмную «Балтику» и светлое «Жигулёвское», спорите о том, кем на фоне ваших исторических фигур был Михаил Александрович Шолохов: реальным писателем или хитросплетённым литературным призраком с отдушкой энкавэдэшного дерьмеца…»
***
Хотя – нет, начали мы не с Шолохова. Да и не столь уж важно, с кого мы начали, просто закономерным образом разговор вернулся к литературе.
– Женя, – в один из моментов нашей беседы обратился ко мне Сергей Егоров, – а почему ты не любишь Виктора Лихоносова?
– А за что мне его любить? Писатель-то он слабенький. Одни понты.
– Ну как же. Его «Наш маленький Париж» – сильная вещь.
– Да многие так говорят, потому что до него столь больших исторических произведений о Кубани никто не писал. Ну и что же теперь – славословить любого усидчивого графомана? Я несколько раз пытался читать эту тягомотину и дальше полусотни страниц продраться не мог. Чувствуется, что писать о казачестве взялся пришлый человек, иногородний. Он ведь и в самом деле приехал сюда из Сибири… Так и вижу, как он сидит со словариком и вписывает в прямую речь кубанские диалектизмы. Неестественная у него балачка, натужная какая-то.
– Ну ты хватил через край, – оторвался от пустой бутылки Василий Вялый. – Лихоносов как-никак считается признанным мастером. Его на Кубани теперь даже в школе проходят.
– Детям проще простого отформатировать мозги с нуля. Властям кажется, что «Наш маленький Париж» поможет им связать прошлое с настоящим, вот его и превозносят: больше-то не за кого ухватиться. А ведь таких писателей, как Лихоносов, ещё Горький в статьях тридцатых годов критиковал за неряшливое отношение к языку. Называл «пылью слов», издевательством над читателями нарочитое использование конструктов типа «базынить», «вычикурдывать», «сглызить»…
– У Шолохова тоже полно диалектизмов, – возразил Василий.
– Разумеется. Только они в шолоховских романах воспринимаются органично, в этом вся штука. А у Лихоносова местный говор на фоне остального текста выглядит как попытка соединить божий дар с яичницей. Нет, если бы это была сплошная постмодернистская гипербола – тогда другое дело, но в таком случае следовало педалировать эту тему в хвост и гриву. Но он-то ставил перед собой совсем другую задачу. И не осилил, не дотянул, потому что чужак. Как ни крути, «Наш маленький Париж» – это не «Тихий Дон».
