– Разумеется, – согласился со мной Сергей. – Тут никаких сравнений быть не может.
– Да и «Тихий Дон», возможно, написал не Шолохов, – сказал Василий. – Многие утверждают, что он скоммуниздил рукопись романа у другого человека.
– …Вот же ж какое гадское время приспело, – раздалось вдруг за нашими спинами. – И выражения соответствуют времени: скоммуни-и-издили… Тьфу!
Мы оглянулись: за нашими спинами стоял недавний мужичок, смахивавший на эманацию Михаила Шолохова. Был он сив волосом, жидкоус и сух статью. Одежда незваного гостя состояла из засаленной белой сорочки с закатанными выше локтей рукавами и чёрного спортивного трико с напузыренными коленями. В руках он держал полиэтиленовый пакет с надписью «Магнит» и полуторалитровый пивной флакон – правда, наполненный не пивом, а недвусмысленной прозрачной жидкостью.
Мужичок-старичок молча отвинтил крышку и, сделав глоток, бережно передал флакон Вялому. Затем торопливо извлёк из целлофанового пакета огромное яблоко, откусил от него – и передал фрукт вслед за флаконом.
– Ого, дядька, какое у тебя… яблище, – сказал Василий.
– Закуска, – уточнил пришлец. – Да ты, чем зря гутарить, пей давай. Самогонка добрая, не то что магазинная отрава.
Вялый сделал осторожный глоток. Выдохнул с одобрительной хрипотцой: «Хор-р-роша, зар-р-раза!». После чего, откусив от яблока, передал мне нечаянную выпивку-закуску.
Мужичок между тем шагнул в траву, взметнув с неё золотистую пыль – не то цветочную, не то обычную придорожную, заискрившуюся на солнце; сделал два шага и с решительным кряхтеньем уселся на валявшееся рядом сухое бревно с наполовину отлущившейся корой. Потом, кося взглядом на порскавших из-под него во все стороны жёлто-зелёных кузнечиков, заговорил, не скрывая возмущения в голосе:
– Так что вы там, сынки, за пропаганду развели насчёт «Тихого Дона»? С чьих голосов поёте? Или решили поиздеваться над заслуженным писателем от нечего делать? Может, вам невдомёк, сколько кровей мне попортили отакие, как вы, подпевалы? А ить ещё в двадцать девятом году РАПП экспертизу провёл по вопросу плагиата. Подтвердила моё авторство комиссия во главе с самой Ульяновой. И письмо в «Правду» написал в мою защиту не кто-нибудь – сам Серафимович! А с ним – Фадеев и Ставский, и Авербах, и Крюшон… тьфу ты – Киршон, бес его раздери! Мало вам такого? И перед Нобелевской премией экспертизу толстосумы закордонные производили, и ещё до чёрта разных проверок – сколько же вам надо, чтобы вы все наконец унялись?
Я чуть не поперхнулся самогоном:
– Так вы хотите сказать, что вы…
– Михаил Лексаныч? – договорил за меня Василий.
– Та я уже с девятьсот пятого года Михаил Лексаныч. А вот за «Тихий Дон» обидно. Учтите: если будете много брехать обо мне, у вас на языках курячьи типуны повыскочат.
– Ну, если вы Шолохов, значит, давно лежите в могиле и здесь находиться никак не можете, – возразил Сергей, пропустив мимо ушей угрозу насчёт типунов.
– Умер Шолохов, – доложил я, предполагая на своём лице древовидную улыбку. И снова глотнул самогона для прояснения сознания.
– Ага, умер, – согласился пришлец. – От рачка, в восемьдесят четвёртом. А теперь повторно сюда допущен. Чтобы за ходом перипетий донаблюдать.
– Реинкарнация, что ли? – уточнил Сергей.
– Таких слов мне говорить не надо, – поморщился он. – Сектантство это и мракобесие. А я твёрдый атеист и своё материалистическое мировоззрение на помойку выбрасывать не собираюсь. Опиум для народа оставь при себе. Скажу одно: смерти нет, и всё живое в природе никуда не исчезает, а только меняет форму. Закон сохранения и здесь действует. А уж кто сильно старается оставить свой след на земле, тому ещё не раз по этому следу доводится вернуться… Я, правда, пока уяснил новую обстановку, много трудностей нажил на свою голову. Представьте: едва начинаю кому рассказывать, кто я есть на самом деле – меня сразу хватают и везут в психиатрическую больницу. Несколько раз проходил курс лечения… Ладно, обтерпелся и давно никому не рассказываю – с тех пор меня и не беспокоят. Изредка в диспансер зайду отметиться, побеседую со своим врачом-вредителем, и свободен.
