– Вы можете перехватить чего-нибудь здесь, – сказал Файтельзон, указывая на стойку буфета.
– Я хочу сказать знаете что? Мне никогда не нравились писательские рестораны. Я заказал как-то обед в «Кафе-Рояль», и мне принесли кусок мяса, жесткий, как подошва. Я приметил тут парочку ресторанов вниз по улице, и оба выглядят вполне сносно. Пойдемте, молодой человек, пойдемте с нами. Могу я называть вас Цуциком?
– Да, конечно. Но я не голоден, – соврал я.
– Что это вы там ели? Вы не похожи на человека, который съел слишком много. Выпьем виски, может быть, даже шампанского…
– В самом деле, я не…
– Не будьте так упрямы! – воскликнул Файтельзон. – Идемте с нами. Кажется, вы говорили, что пишете пьесу? – продолжил он уже другим тоном.
– У меня есть только первый акт, и то в черновиках.
– А что за пьеса? – спросила Бетти Слоним.
Я давно перестал краснеть, когда женщины заговаривали со мной, но сейчас кровь прилила к щекам.
– О, это не для театра.
– Не для театра? – опять оглушил меня Сэм Дрейман. – Но тогда для кого же? Для фараона Тутанхамона?
– Пьеса не соберет публику.
– А о чем она? – спросил Файтельзон.
– О деве из Людмира[29]. Это была девушка, которая хотела жить как мужчина. Она изучала Тору, носила тфилн, надевала талес. Стала раввином, и у нее был свой хасидский двор. Она закрывала лицо покрывалом и читала Тору.
– Если написано хорошо, то это как раз то, что я ищу, – сказала Бетти Слоним. – Можно мне посмотреть первый акт?
– Что-то может получиться из этой встречи, – заметил Файтельзон как бы про себя. – Пойдемте. Будем есть, пить и делать бизнес, как говорят у вас в Америке.
– Да, да! Пойдемте, молодой человек! – снова загрохотал Сэм Дрейман. – Если ваши мозги на месте, вы будете купаться в золоте.
Мы сидели в ресторане Гертнера, и Сэм Дрейман рассказывал о себе, о своих с Бетти Слоним планах. Он потерял больше миллиона долларов во время краха на Уолл-стрит, но только в бумагах. Рано или поздно акции поднимутся вновь. В стране Дяди Сэма экономика в добром здравии. С большинства акций все-таки идут дивиденды. Кроме того, у него есть доходные дома, и он совладелец фабрики, которой управляет Билл, внук его брата, адвокат. Сам он далеко не молод. Бог послал ему большую любовь на старости лет – тут он взглянул на Бетти, – и все, чего он теперь хочет, – радоваться самому и доставлять удовольствие ей. Она потрясающая актриса, но эти голодранцы со Второй авеню ненавидят ее за талант. Они даже отказались принять ее в Ассоциацию еврейских актеров. Но несколько раз ей удавалось выступить, и отзывы были сногсшибательные, причем не только в еврейской прессе. Она могла бы выступать и на Бродвее, но Бетти предпочитает играть на идиш. Этот язык действительно стоит ее таланта. Не в деньгах дело. Он наймет для нее театр в Варшаве. Главное – найти стоящую пьесу. Для Бетти нужны драматические роли. Она не комедийная актриса и презирает все эти «песенки, пляски и ужимки» американского еврейского театра.
Сэм Дрейман повернулся ко мне:
– Если вы принесете хороший товар, молодой человек, я дам вам аванс в пятьсот долларов. Если пьеса хорошо пойдет, заплачу по-королевски. Если она будет иметь успех в Варшаве, возьму вас в Америку. Первый акт готов, говорите вы. А когда вы возьметесь за второй? Бетти, поговори с ним. Ты лучше знаешь, что спросить.
Бетти собралась было открыть рот, но Файтельзон перебил ее:
