– Мой мальчик больше не любит меня. – Нижняя губа тряслась от холода, сырые волосы прилипали к щекам, мешали взору. Оля ступала по лужам, из-за тонкой подошвы сапожек чувствуя все камешки. – Он любит другую? Да, любит другую. – Она поджала губы, лицо исказила гримаса плача. Рыдания сорвались с губ. Присев на высокий бордюр, Оля закрыла ладонями лицо; плечи часто вздрагивали.
«Зачем ты так, мой хороший. Не надо, пожалуйста. Вся школа считает, что мы принадлежим друг дружке. Даже Сергей сказал мне об этом. Он сказал, что никому не позволит разрушить нашу любовь. А получается, разрушаем мы сами? – Понемногу Оля успокаивалась. – Нашу любовь». – Она повторила вдумчивой мыслью, взор устремился в след, где исчезла тень Данилы – словно призрака. – Нет, не призрака, – качала она головой. – Это наша любовь. Только и только наша. Как младенец – мамин и папин. – Оля вскочила на ноги, крикнула:
– Данила!.. Данечка, подожди! – Она споткнулась о камень в луже и упала, отбила колени. – Данила не исчезай! Подожди! Любовь только наша! Она наша!
***
Филат откинул затылок на спинку кресла, кулаки покоились на животе, скрещенные в лодыжках вытянутые ноги лежали на пуфике. Тапок слетел от нервного дёрганья ноги. Отражение в чёрном экране выключенного телевизора показывало ковёр за креслом. На диване, который летом вбирал всю пыль из открытого окна с проезжей дороги, лежала жирная кошка, Маркиза. Кот Кроха притаился на крышке серванта, готовился к прыжку, медлил. Из кухни прогремел бравый голос отца Сергея. Эльвира Прохоровна продолжила ему рассказывать, как сегодня на заводе привели парня с почти оторванным пальцем. Кот Кроха спрыгнул с серванта на ноги. Сергей вздрогнул, веки дёрнулись, но глаза не открылись. Он подтащил кота к себе, погладили шёрстку между ушами. Одобрительное мурлыканье успокаивало бушевавшие эмоции.
«Данила – что творит, а? Ему досталась принцесса-девчонка, можно сказать, нарядили и рядом усадили. Только бери и пользуйся. Иначе – под Савахом давно бы лежала. Думает, никто не знает, что к «англичанке» домой ходит. Пацанов избегает. Неужели в эту старуху и правда втюрился. Конечно, коза такая, нормальная. Но училка же! И не в этом дело. Ольга! любит его, – и этим всё сказано. Меня бы так любила, стихи подносила. Никакая богиня не нужна. Она сама богиня. Она! — Данила, – богиня-то – Ольга!»
– Серёжа, котлеты с макаронами будешь? – Эльвира Прохоровна выглядывала из-за угла кухни. – Компот остыл, холодненький
– Буду, мам.
– Иди тогда.
– Вы поешьте, я позже.
– Хорошо.
Филат поднялся, скинул кота на кресло. Недовольный Кроха спрыгнул на пол и скрылся за дверью прихожей. Сергей поискал глазами Маркизу, но та с дивана куда-то запропастилась.
Сергей подошёл к серванту и засмотрелся на статуэтку балерины. Её он видел тысячи раз, но надо было куда-то деть пустой взгляд, место освободить мыслям. Взгляд зацепился на шествии слонов, задравших хоботы; фарфоровая шкатулка с хохломской росписью распласталась черепахой. Карандаш и ластик улеглись на кипе документов, готовых грохнуться с высокого угла.
Сунув кулаки в карманы трико, оттянув, Сергей взглянул на улицу, расплывающуюся за стеклом. Ливень – как последняя падла достал. Глаза прищурились, внимательно всмотрелись. Сергей вытянул шею, лбом коснулся окна.
– Что за шляпа без зонта наяривает? Ах да, это же наш Данила. – Брови поползли наверх. – О, о, от «англичанки» ноги вострит. Не домой. А куда? Вот партизан. Но дружбана не проведёшь.
