Сергей выискал глазами брюки, примостившиеся на табурете возле шкафа. В спешке натягивая водолазку, он провожал спину друга неотрывным гневным взглядом, в мыслях вламливая ему хорошие, увесистые подзатыльники из-под кулаков в чугунных перчатках. Филат спешил: дабы друг лучший в каплях дождя не потерялся! Он умеет.
– Мам, позже поем! – крикнул Сергей. – Нужно в одно местечко сбегать, – и очень тихо договорил, – одного осла оседлать.
– Куда, сынок? Остынет ведь.
– Позже, мам. – Сергей схватил куртку, подбежал к окну, чтобы удостовериться – не растаял ли друг как несъедобный сахар в дождевой воде. – «Олька? И Олька здесь! Вот бесят, эти двое слепых, барахтающихся в темноте собственной любви».
Ольга хвостиком следила за своей любовью, промокла и походила на бездомную бродяжку. Жалость сжала сердце Сергея: «Волосы свисают как… паклями. Вот… Данила, сделать бы тебе нос как у клоуна да щербатую улыбку, в которой лишь один зуб и тот надломленный. – Филат швырнул под руку попавшуюся тряпку. – Оба они уроды. Ненавижу. Ну на фига Данила мне друг? Ну на фига мне безумно нравится эта кобыла, Оля. Ну почему она любит этого хмыря болотного. Красавец что ли, в толк не возьму?»
Филат натянул ботинки, кинул обувную ложку в угол.
«Почему не я? Убить Демида, и девка моя! Моя!»
Филат выскочил в подъезд, хлопнув входной дверью.
– Что-то сын психует. – Владимир Маркович, отец Сергея, дожёвывал котлету, не отводя глаз от газеты.
– Не знаю? – Эльвира Прохоровна, всплеснув руками, ударила ладонями по бёдрам. – Девочку увидел на улице, сорвался. – Её внимательный взгляд застыл поверх окна. Паучок застыл на свисающей паутинке.
– В такой-то ливень. – Владимир Маркович развернулся на стуле, взглянул сквозь тюль на погоду. – Тротуары пусты. Что за девочка?
– Кажется, из класса.
– М-м. Глазастая у меня жена. Ну… – Владимир Маркович нанизал на вилку котлету. – Раз в такой ливень сиганул, значит, любовь… готовит и куёт оковы ржавые. – Он отложил вилку с надкусанной котлетой на тарелку. Потянулся, воздвигнув руки к потолку. Большие пальцы оттянули на брюхе широкие подтяжки. Тщательно прожевывав котлету, Владимир Маркович запил холодным пивом из гранённого стакана.
– Это почему ржавые? – улыбнулась Эльвира Прохоровна.
– Всё в этом мире подвержено коррозии. – Владимир Маркович усмехнулся. – Там же и отношения, и любовь. Как-то раз один тунеядец написал… Увидел одуванчик солнце, сказал: люблю, – расцвёл и пожелтел. Кулак ударил с неба жаром, вмиг поседел и облысел.
– Ты же не тунеядец у меня.
Владимир Маркович хитро загремел хохотом.
***
Клубок мыслей привёл Данилу под навес кинотеатра.
Стрелы ливня бились о бетонные ступени, разбивались и стекали, образуя маленькое озеро. Бьющиеся капли оседали на брючинах. Данила кривил губы и злился, косо посматривал, как брюки всё больше мокли. Шансов высохнуть здесь – никаких.
И чего сюда припёрся? Дрожь пронимала от холода и сырости. Когда шёл по дороге Данила один раз обернулся и вдалеке увидел Ольгу, но у него не было желания к ней подходить. «Ольга свернёт раньше. Так что не встретимся», – подумал Шпана. Вытянув губы, он подышал на стекло витрины. От тёплого воздуха образовался островок, начал сужаться по краям.
– Даня, – раздалось за спиной.
Шпана вздрогнул, резко обернулся.
– Оля? – На его лице застыли удивление и недовольство. – Ты как собачка – след нашла, как ни старался уйти.
