Он снова ускорил шаг и уже решительно вмешался в самую гущу, стремясь пробиться поближе, и едва не угодил под конские копыта – стрелецкий сотник как раз подоспел приглядеть за порядком. Чудом увернувшись, Юрий хотел было проявить благоразумие и выбраться из давки, но голос юродивого притягивал его как магнит.
– …люди московские! Под кем сидим?! – надрывался Илья. – Кому доверили животы и души наши? Кому кланяемся, на кого надеемся, люди добрые?! Вижу, мрак и запустение в царстве Московском, и скоро – уж при дверях – некому станет наследовать осиротевший Престол!!
В толпе испугано зашумели, заохали, истошно заголосила какая-то баба, но тут поднял голос стрелецкий сотник:
– Буде тебе врать-то, дед! Ишь, разошелся, типун тебе на язык! Я те покажу осиротевший Престол! Наш царь, Феодор Иоаннович, хвала Господу, жив – еще успеет и наследника оставить!
Толпа прихлынула, окружила всадника. Одни, наиболее смелые, хватались за стремя, за ноги, зачем-то пытаясь стащить с седла, иные едва не совались в зубы коню, который пятился, вскидывая головой, и коротко, злобно ржал.
– Верно, служивый, верно! – одобрительно зашумели вокруг. – Жив наш царь батюшка и, даст Бог, еще поживет!
– А ежели, паси Бог, чего и приключится, и тогда не осиротеет народ православный! – прокричал кто-то рядом с Юрием. – В Угличе, даром, что ль, царевич Димитрий – брат родимый?!
Но имя царевича Дмитрия почему-то лишь пуще подхлестнуло ярость прорицателя.
– Горе Угличу! Горе вам, православные! Горе граду Престольному! – завопил он еще исступленнее. – Вижу кровь на улицах Углича! Вижу кровь на престоле царском! Кровь… кровь и погибель… вижу, вот она, вот… кровь… много, много крови…
Но тут высокий голос юродивого потонул в гневных криках мужчин и визге перепуганных женщин – стрелецкий сотник, возмущенный столь непотребными пророчествами, вдруг поднял коня на дыбы и бросил его в самую гущу толпы, надеясь пробиться к смутьяну.
– Эй, вы, голь перекатная, смерды неумытые, прочь с дороги!! Прочь… не то стопчу!! – ревел сотник, в ярости рассекая воздух тяжелой плетью. – Я те покажу, сквернавец, как порчу насылать на царский дом!! Зараз сволоку в Разбойный приказ, там ты у меня покаркаешь, ворон плешивый! Там мигом выложишь, по чьему наущению людишек смущаешь! А ну, хватай его! Лови… держи вора!!
Но ярость толпы оказалась не меньшей и непредсказуемой; оскорбленные и за себя, и, еще пуще, за своего любимца, они вдруг набросились на всадника с таким остервенением, что тому ничего не оставалось, как отбиваться самому, нахлестывая плетью по головам – уже без оглядки – кто подвернется. Проклятия и угрозы сыпались на ретивого стража со всех сторон, а злобные визгливые голоса слились в один оглушающий, тысячеголосый рёв.
– Ты кого вором назвал?! Кого ловить собрался, пес окаянный?! Креста на тебе нет!
– Люди добрые… да что ж это творится?! Самого блаженного Ильюшу сквернавцем и враном обозвал!! – Ой, православные! Чую – быть беде! – дурным голосом взвыла какая-то баба.
– Да ты сдурел никак?! Прихвостень Борискин! Юродивого, Илью нашего, не признал?!
– Кому грозишься, кобель несуразный? Кого в разбойничье ваше гнездо тащить собрался?! – Человека Божьего схватить возжелал?! Нешто кто его удержит? Сам Бог глаголет его устами… не тронь Божьего человека, засранец, пусть говорит! Пусть нам правду поведает!!
– Юродивых испокон веку даже самые лютые кровопивцы пальцем не трогали! Врежьте ему, православные! Врежьте, извергу рода человеческого!!
