У Дороти на мгновение даже дыхание сперло от злобности карикатуры, но по губам промелькнула самая развеселая усмешка. Во-первых, сейчас не было времени предаваться переживаниям, а во-вторых, «Геркулес» слишком уж жадно наблюдал за реакцией «Омфалы». О, его злоехидство было прекрасно известно всем его любовницам!
«Долгота и широта»! – возмущенно подумала Дороти и метнула в сторону кавалера зоркий взгляд. – Уж не ты ли придумал заголовок для этой карикатуры? А сам-то! Сам-то…»
Лондонские дамы не уставали судачить о том, что сей любимец Фортуны, муз и женщин до недавнего времени страдал ожирением (он весил чуть ли не 16 стоунов[8]) и был вынужден соблюдать строгую диету, ежедневно принимать до двадцати видов лекарств и заниматься физическими упражнениями. Конечно, теперь он обладал роскошными мускулами, славился, несмотря на хромоту, как великолепный боксер и пловец (во время путешествия по Греции и Албании однажды на спор переплыл Дарданеллы), но все-таки был, был, был раньше толстяком еще и пообширней Козловского!
Угрожающий треск, раздавшийся с первого этажа, прервал размышления.
– Похоже, вы переоценили прочность засовов! – вскрикнула она и, отшвырнув скомканный шедевр Крукшенка, сунула ноги в туфельки, схватила с кресла небрежно брошенные шляпку, перчатки и шаль, кинулась к двери черного хода, даже не простившись со своим голым «Геркулесом», потому что на парадной лестнице уже слышались шаги обуянной ревностью и страстью фурии. Дверь захлопнулась за Дороти как раз в то мгновение, когда послышался торжествующий вопль леди Лэм, обнаружившей вожделенную добычу в виде, вполне готовом к употреблению.
Дороти, подбирая подол как можно выше, чтобы не запутаться в нем и не свалиться с очень крутых ступенек (господи помилуй!), спустилась к двери, открыла хитрый засовчик, выскочила в проулок и со всех ног, огибая собравшуюся толпу, понеслась прочь от опасного дома, зная, что уже никогда не вернется в него, к своему «Геркулесу». Все, что хотела, она от него уже получила: пылкие объятия, необходимую информацию, острые ощущения. Больше рисковать не для чего, а значит, незачем.
Дороти на ходу надела шляпку, набросила шаль, натянула перчатки и умерила прыть. Надо отдышаться. Вовсе незачем появиться дома взмыленной, словно лошадь. Муж наверняка спит, однако чем черт не шутит…
Проскользнув через маленькую калитку в садовой ограде, Дороти добежала до черного хода своего дома (такая, знать, судьба выдалась ей нынче, пользоваться только черным ходом!), на цыпочках проскользнула мимо комнат прислуги и прокралась в холл. Слава богу, пусто. Теперь тихонечко наверх, в спальню…
– Что-то вы запозднились, Дашенька! – послышался в это мгновение мужской голос, и на пороге библиотеки, смежной с холлом, появилась высокая мужская фигура в шлафроке.
Итак, черт продолжал шутить!
– Опять играли в l’espionne?[9] – спросил мужчина с улыбочкой.
Ого, значит, нынче шутит не только черт, а также и всегда чрезмерно серьезный супруг Дороти? Ну, с его шутками она управится запросто, небось не впервой. Только следует помнить, что лучший способ обороны – наступление.
– Вы не поверите, Кристофер, – жарко воскликнула она, называя мужа на английский манер, хотя вообще-то его звали Христофор, граф Христофор Андреевич Ливен, – вы не поверите, когда я скажу вам, где я сейчас была и что делала! Ни за что не поверите! Потому что я довольно тесно общалась… Угадайте, с кем?!
