Снова налил в рюмку ликёр, пододвинул мне и продолжил монолог.
Я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не стало ещё холоднее.
– Кажется, всё-таки ты мёрзнешь, – прервал он чтение, встал, подошёл к шкафу, вынул из него шерстяное одеяло и подал. – Завернись.
Я завернулась.
– «Ливли-ливли», так называли себя ливы, – сказал он. – По-моему, звучит музыкально. А чем ливское солнце отличалось от солнца наших дней? Чем отличалось солнце кипчаков от нынешнего?
Комната, казалось, заледенела совсем, потонула в сизом тумане. Я сидела в полном оцепенении. Лицо человека напротив меня было застывшим, бледным, но синие глаза, порой вскидывающиеся на меня, жили, мерцали, в них светился неукротимый огонь.
Я перевела взгляд на карту Луны, висящую на стене, на пятно между двумя впадинами.
Пятно вдруг зашевелилось, обозначились какие-то контуры, это был всадник на быстром коне с развевающейся гривой, мчащийся куда-то, множество всадников с саблями в руках мчались по лунному пейзажу, справа налево, с востока на запад… Это была лавина, орда, завоёвывающая просторы лунных земель, и ничто не могло остановить её, слышались усиливающиеся крики: «Ур-р! Ур-р!»
Раздался грохот, дверь в комнату распахнулась, на пороге комнаты стояла казашка в бордовом бумазеевом халате, оранжевом платке и домашних тапочках.
– К тебе приехали родственники из Уфы! – вскричала она. – Привезли мёд и баранину! – Чёрные соболиные брови её поползли вверх. – Но как вы тут сидите? Такая холодина! Северный полюс! Идём! – и она рывком схватила меня горячей рукой и потащила к двери.
– Большое спасибо, – пролепетала я, оглядываясь на хозяина комнаты, – за стихи, за угощение!
Через минуту мы были в своей тёплой комнате, увешанной золотистыми платками на стенах, с бордовым ковром на полу. Действительно, из Уфы приехала троюродная сестра, привезла мёд и баранину.
А потом мы, смеясь, ели горячий лагман с корейской приправой, пили чай с гречишным мёдом и молоком. Вечером родственнице постелили на полу, за письменным столом. Погасив верхний свет и включив лампочку с бумажным абажуром над изголовьем, я достала том «Тысячи и одной ночи», стала читать вслух. Мы с казашкой приучились делать это каждый день, чтобы, как она говорила, «отдохнуть от «жуткого» кино (мы в это время смотрели на курсах фильмы Хичкока), обрести гармонию и равновесие».
«Когда госпожа Будур услыхала слова Ала-ад-Дина, она упала без памяти от сильного горя, печали и страха за него, и Ала-ад-Дин брызгал ей в лицо розовой водой, пока она не очнулась…»
Во время чтения казашка несколько раз засмеялась.
– Неужели вы читаете это каждый день? – с недоумением спросила моя сестра, учившаяся в уфимском техническом институте.
– Это успокаивает, – объяснила ей казашка.
Утром, как обычно, мы проспали время подъёма. Чтобы не опоздать, выйдя из общежития, тут же подошли к такси, стоявшему возле дома, и сказали водителю, куда ехать.
Следом за нами из дверей общежития вышел эстонец, тоже направился к такси.
– Поедет отдельно, в своём такси, – сказала казашка, – держит дистанцию!
Пока ехали, за Савеловским вокзалом увидели красные транспоранты на серых стенах угрюмых зданий по обеим сторонам улицы. В Москве готовились к очередной годовщине Октярьской революции.
На Площади Восстания, где находилось здание курсов, его такси остановилось первым. Эстонец успел выйти из своей машины, подойти к нашей и открыть нам дверцу.
