Штопальщик времени - страница 26

На этом всё закончилось. Зажгли свет, вышел режиссёр и стал раскланиваться и извиняться за жару. Все вокруг хлопали, а мне хотелось поскорее выскочить из зала. Я никого не хотел видеть. Потому что… я ведь тоже иногда бываю как Боря! Как было бы хорошо, если бы мы иногда могли быть куклами! Мы бы тоже говорили о том, как любим друг друга, как жалеем… А так, в жизни разве про это скажешь? Вот встанешь утром, пойдёшь в другую комнату, а навстречу Маро, мы её зовём Большая Маро. Она скажет: «Встал? Именно такого внука я себе и хотела! Идём завтракать!» И начинается день, в котором много таких разговоров… Если мы идём, например, по городу все вместе: я, Маленькая Маро, Большая Маро, мой дядя Ашот, идём, вокруг нас миллион людей, все куда-то спешат, бегут, и мы спешим, никого в лицо не разглядываем, замечаем только, кто как одет, в какие футболки, штаны, кроссовки, а на лица уже не смотрим, не обращаем внимания, а уж кто что думает или чувствует – совсем не знаем! Большая Маро скажет: «Вон, идёт машина, Ашот, возьми детей за руки, а то попадут под машину! Ах, какое движение, какая толпа! Как вы тут живёте?!» Ну как я могу сказать в такую минуту Большой Маро, что я всё вижу, знаю?.. Нет, не могу сказать, не получается.

Только маме я иногда могу сказать слова, которые куклы в театре друг другу говорят. Потому что, во-первых, мама больше всех походит на кукол этого театра, у неё такие же глаза, волосы, даже платья красивые, как у них. В одном спектакле есть кукла, очень похожая на неё – Виолетта… А во-вторых… бывают у нас с мамой такие минутки… Вот, например, вчера вечером, когда мы погасили свет и засыпали в большой комнате, мы сначала поговорили о разных вещах: о том, что надо пойти завтра в больницу к дяде, он уже неделю там лежит, надо навестить, и что за телефон счёт прислали на целых сто рублей, ужас какой, и что хорошо бы достать путёвки в Дубулты, отдохнуть там всем вместе, и ещё о многих таких вещах. А потом мы замолчали, в комнате было темно, тихо, только в окне виднелись небо, ветки деревьев, и вдруг мне показалось, что мы тоже куклы, что мы лежим на дне большого тёмного сундука и ждём, когда нас выпустят на свет, на сцену, где мы будем петь, играть и говорить настоящие слова о жизни, смерти, любви, разлуке, мы будем клясться в любви друг другу и умирать друг за друга, и это будет грустно, но прекрасно… Так мне показалось в темноте, так подумалось, и я протянул руку, нащупал волосы мамы, погладил их и сказал: «Ах, ты, моя Виолетта!» А она засмеялась и сказал: «Я не Виолетта, я – Домна, а ты – мой Борис… Вот только кто Варлаам, где третий наш друг? Скажи!»

Кто-то не поехал куда-то. Туда, куда ему очень хотелось поехать. Не просто так – к кому-то. Этот, к кому хотели поехать, тогда приехал сюда сам. Чтобы жить рядом с тем, кто хотел поехать туда и не поехал. Но ничего хорошего из этого не вышло. Потому что тот привык к своему, а этот – к своему. Оба очень загрустили. Хотя и любили друг друга так, как не бывает. Оказывается, в одной точке земного шара живётся так, в другой – совсем по-другому. И если сначала долго живёшь в одной точке, а потом переезжаешь навсегда в другую, то очень скучаешь по прежней жизни, если даже здесь неплохо и ты рядом с тем, кого любишь.

И тогда я, подруга своей подруги, сказала, что в этом деле трудно помочь и что, может, лучше сделать какой-нибудь воздухоплавательный корабль и отправиться на нём… в третью точку земного шара, на пустынный остров, который никому не принадлежит и который не будет напоминать им ни про первую, ни про вторую точку, если к тому же они выпьют там сок травы, который отбивает у людей память хотя бы на некоторое время. И пусть они на этом острове начнут новую жизнь. Им, конечно, придётся немало потрудиться, потому что они будут жить как первобытные люди или как Тур Хейердал и его жена на острове Фиджи, потом у них родятся дети, такие же зеленоглазые, белокожие и талантливые, как она, и такие же черноглазые, смуглокожие и талантливые, как он. И они положат начало новому племени, новому народу.