Ромыч кивает подобострастно и глазами облизывает Светино декольте, а сам так на меня и косит, усмехается, собака плешивая. Валентина Алексеевна недовольно хмыкает и тоже рассматривает Свету, но неприветливо и даже злобно. Егорка пытается мимикрировать под деревянные панели и не отсвечивать.
– Тогда работать, – едва сдерживаю себя, чтоб не рявкнуть.
Но выходит, видимо, не очень, потому что Егорку сносит за дверь, Валентина Алексеевна всё с той же недовольной миной покидает кабинет, а вот Ромашка остаётся. Ему моё дурное настроение нипочём.
– Шторм, не гони волну, – Рома откидывается на кресле и скалится так, будто знает что-то пакостное, но молчит.
Света выдёргивает из своей папки чистый лист и, не обращая внимания на наши препирательства с Ромой, быстренько составляет список.
– Это документы, которые нужны мне в первую очередь. Ещё доступы к программе. – Из образа деловой леди она так и не выходит, а мне при Роме начинать разговор о пятничном приключении не с руки. Да и как спросить? «Помнишь, как мы тут жгли обивку дивана?»? Или, может, предложить: «Заходи после работы, ещё полетаем?». – И мне нужно рабочее место.
– А этот кабинет вас чем не устраивает? – Рома – ну само невинное паскудство. Как кровать мою не предложил? – Вы с Андреем отлично сработались, как я посмотрю.
– Рома, – предупреждающе останавливаю друга. – Тебе не пора по своим делам?
– Не. Я не спешу, – знает говнюк, как меня бесит, и лыбится.
Вот правильно говорят, что нельзя делать бизнес с друзьями. Рому даже прикопать не выйдет по-тихому, потому что друг ещё со времен Суворовского. Мы с ним на двоих столько кубометров снега на плацу раскидали, столько перловки сожрали, что все его подколы и тупые шутки прощаются автоматически.
– Я могу уже сейчас приступить к работе? Пока вы определитесь с моим рабочим местом, – Света встаёт из-за стола и прихватывает свою папочку, на обороте которой мы с Ромой с удивлением рассматриваем забавную картинку: полуголая, если можно так выразиться, и пьяная Масяня в объятьях её верного друга Лохматого.
Рома заходится в приступе хохота. Света быстро переворачивает папку лицом к себе. Я пытаюсь подавить смех.
Зуб даю: сработаемся!
Ромыч всё ещё ржёт, когда дверь за Светланой закрывается. Я перепоручил её Павлу и приказал подготовить для работы небольшой кабинет, смежный со моим. До этого он использовался как архив, но для благого дела не жалко и пожертвовать.
– Штормушка, как ты умудрился так попасть? – Ромыч корявит мою фамилию, не задумываясь, что у всякого терпения есть предел.
– Да харе ржать! – откидываюсь на спинку кресла, которое ни хрена не ортопедическое, не удобное и вообще выкинуть его давно пора.
– А чё? Смех продлевает жизнь! Но чтоб та-а-а-ак…
– Так-не так. Она меня даже не узнала, – или узнала, но виду не подала. Хрен её знает.
– Ого! – Рома пытается присвистнуть, но у него нифига не выходит. Сколько его ни учил, так и не научил его свистеть. – Не доработал ты, Андрюша. Не дотянул. Совсем потерял сноровку со своей рыбой сквамой.
Я морщусь: делать замечания по поводу кличек, которые даёт Рома Аглае, просто устал. Да и что говорить, когда сам уже перенял у него эту дурь и Свету-конфету окрестил.
– Что делать-то теперь будешь?
– Разберусь без сопливых. – Рома первый год в в училище ходил с вечно забитым или сопливым носом: перегородка у него кривая была и аденоиды. Отец его так пропихивал в Суворовское, что медкомиссия на мелкие болячки и не глянула. Зато Ромыч огрёб по полной: чуть где его назовут сопливым, кидался с кулаками на обидчика. Пока однажды не получил в сопельник с правой от каратиста. Как итог, перелом носа, исправленная перегородка и никаких аденоидов.
