Шторы - страница 9



Сейчас я даже примерно, не вспомню о чем была та история. Мой текст был вскоре утерян при переезде. Хотя думаю, что мама его просто выкинула за ненадобностью вместе с горой остального мусора.

Во второй раз я сел за рукопись уже в двадцать один. Что я делал в этом десятилетнем промежутке, хоть убейте, не вспомню. Раньше мне было ничуть не тяжело находить слова. Я просто использовал те, которые слышал, иногда даже не зная значения. И меня это ничуть не волновало. Особенно мне нравилось писать о пустыни, хотя я ни разу не видел ее в живую ни тогда, ни сейчас, о зыбучих песках, сухом ветре и путниках в поисках воды, было в этом что-то волнующее. Но с каждым годом идей, ровно как и слов, становилось меньше. Как будто с возрастом они тоже стареют, отмирают, а новое поколение растет не так уж и быстро. Мы растем и от простейших слов, переходим к сложным, эволюция, чтоб ее. И теперь чтобы объяснить что-то, мы не описываем его, не машем руками и не хватаемся за голову, когда не знаем, как яснее и точнее объяснить, не используем контекст. Одно сухое десятибуквенное слово и все становится понятно. Черно-белые часто используют такие слова. Бывало, узнаешь какое-нибудь новое длинное взрослое слово и бежишь в школу поведать о своем открытии всем. А сейчас уже мало кого и чем удивишь. Хотя мыслей и становилось меньше, они все равно меня мучали. Я просто не мог оправиться после потери своей лучшей на тот момент работы. Я был зол на всех и на себя в том числе, и не мог заставить себя написать хотя бы строчку. Шли дни, а букв на белом листе на экране моего ноутбука, того самого ноутбука, который со мной до сих пор, не становилось больше. Но все-таки мне пришлось писать. Передо мной встал выбор дальнейшего жизненного пути, и ступать по тропе брата я не мог. Он выучился и с отличием окончил университет по специальности экономиста, а потом стал преподавателем экономики в своей альма-матер. После того как я с трудом закончил школу, меня всеми силами пытались заманить в этот же университет, при этом у меня были все шансы попасть туда и далеко не из-за блестящих математических способностей, которыми я конечно не обладал. Брат закрутил роман с деканшей и у меня так сказать были связи. Но перспектива из одной каменной коробки перебираться другую мне не особо улыбалась. И деканша мне совершенно не нравилась, хотя брат вскоре на ней женился.

Вот таким образом, после окончания школы, шатаясь в компании таких же неудавшихся писак или просто алкоголиков, не имея за душой ни гроша, ни таланта, я потратил впустую три года своей жизни и в преддверии своего очередного дня рождения я твердо решил, что стану писателем.

Родители же моего благородного порыва не оценили. Однако путем долгих и бессмысленных убеждений они все-таки приняли мое решение. И энтузиазм их на мой счет невероятно пугал. Меня таки посадили в каменную коробку еще раз. Я ходил на курсы писателей, которые порекомендовал моим родителям один знакомый. Я учился писать так, чтобы понравиться читателю, заучивал шаблоны и чуть ли не списывал у великих классиков. И именно в тот момент, когда мою работу похвалили в первый раз, я понял, что никогда не стану писателем. Мой мир рухнул. Похвала общества и бестселлеры в библиографии, если мне нужно было это, то становится писателем я не хотел. Нет, я, конечно, мог, но если я не могу стать писателем достойным, писателем который по-настоящему затрагивает души людей, будь то даже просто один человек, то лучше я буду никем. Ведь за последние несколько лет моих никчемных попыток родить что-то стоящее, что-то, чем я мог бы гордиться, я не стал писателем даже в своем мире с населением в один человек, это о чем-то да говорит. Если даже собственная вселенная внутри моей черепушки отторгает этого человека во мне.