Шторы - страница 8

Мы устало, почти синхронно, плюхнулись на стулья, и только сейчас удалось глубоко вздохнуть. Громкие вздохи, слившись воедино, на секунду заполнил маленькую комнату, и звук этот был похож на некую симфонию. Мы смотрели на эту курицу и в любой другой ситуации, забыв обо всем на свете, накинулись бы на нее, при этом борясь за определенную часть тушки. Но сейчас мы были сыты прекрасным чувством облегчения и, мне даже на секунду показалось, усталого счастья.

– Чувак, ты должен нарисовать эту картину. Я хочу повесить ее прямо здесь, – обращаясь к Окурку, я устало показал ему на обшарпанную с содранными обоями стену.

– Чувак, ты не поверишь! Я и сам хотел это сделать. Обязательно нарисую, – воодушевленно сказал Окурок, – Вот только не знаю, когда у меня появится на это время. Не помню, когда в последний раз рисовал что-то не по работе.

– Ты же рисуешь то, что любишь, разве нет? – устало сказал Хава, но видно было, что эта тема ему интересна.

– Ну знаешь, когда появляются дедлайны и рамки, а тем более зарплата, даже любимое дело становится невыносимой работой.

Окурок долгое время был безработным. Основным источником его дохода были карикатуры и быстрые портреты прохожих. Все-таки то, как он рисовал было завораживающе и к нему начали ходить не только для того чтобы получить за гроши лист бумаги с каракулями в виде себя, но и для того, чтобы просто посмотреть за процессом. Я в этом совершенно не разбираюсь, однако даже такой невежа как я, видел в его рисовании что-то особенное. Сейчас он занимается делом более серьезным. Рисует комиксы для одного издательства.

Когда все разошлись, и ночь пробралась через окно, разливаясь густыми чернилами по комнате, я лег в постель. Сакура все также неподвижно лежала, я никогда не мог сказать точно – спит она или нет. За стенкой слышался храп Бада, мелодия для моих ушей после такого долгого дня. Он действительно затянулся. Перед тем как лечь, я открыл окно. Свежий ветерок колыхал злополучные шторы. Я лежал и думал обо всем, что сегодня произошло и эти мысли и образы не давали мне уснуть, я не хотел забыть даже одну, даже самую маленькую деталь. Спектакль листьев в парке, грация ветра-дирижера, морщины на лбу жены Грега, глаза Хава мокрые от слез. Я так хотел спать, но я знал, что если усну, что-то забуду и даже этого чего-то я не могу допустить.

Неожиданно я встал, словно электрический разряд прошел по всему телу. Неведомая сила потянула меня к подоконнику, и я понял куда направляюсь. Помимо неизвестного мне происхождения вещей, чеков, пакетов и пустых коробок из-под лекарств, которые лежали на этом подоконнике, непонятно как помещаясь в углу, очень скромно примостился мой старый ноутбук. Он-то мне и нужен.

На цыпочках я вернулся на кухню и уселся за обеденный стол. Сердце мое отчего-то бешено колотилось, и я пытался его успокоить. Все сидел и сидел, а ноутбук презрительно посматривал на меня.

Я помню как впервые сел за написание текста. Мне было одиннадцать. В моей маленькой голове роилось столько мыслей, от которых я пытался отмахнуться, но сделать этого не получалось. Я начал рано страдать бессонницей, писательские приступы настигали меня обычно в кровати. Тогда я не знал, что мне с ними делать и как от них избавиться, они сводили меня с ума. Целые предложения и абзацы текста вспыхивали перед глазами каждый раз, когда я их закрывал. И вот однажды в порыве гнева из-за проведенной в полусне ночи, наутро я встал и сразу сел за стол. Он был маленький и старый, достался мне от старшего брата, который в то время съехал от нас, уехал в колледж. Мама говорила, что это счастливый стол. Мой брат занимался за ним целыми днями, за ним заполнял анкеты для поступления в университет, на нем открывал письма, в каждом из которых было написано что его, чуть ли не гения, с удовольствием ждут, и стол этот пропитан трудом и знаниями. Я разложил перед собой чистые листы, достал карандаши и принялся писать. Грифель скользил по бумаге, словно профессиональный фигурист вырисовывал на льду причудливые узоры. В тот день я писал с утра до вечера, не отрываясь, по-моему, я даже не ел. К концу этого наваждения на столе красовалась стопка полностью исписанных листов. На следующее утро картина повторилась. Я писал таким образом около недели. Когда моя история была закончена, я показал ее маме, она похвалила меня, погладила по голове и сказала идти делать уроки. Эти листочки грели мне душу как ничто до этого, даже любимая фигурка динозавра, которая была со мной с самого детства, не могла сравниться с ними.