– Недурно, помилуй бог, недурно. Слышу разящую поступь гения. Кто этот поэт?
После некоторого колебания я ответил:
– Я забыл его фамилию.
Суворов испытующе поглядел на меня и неожиданно закричал басом:
– Прошка! Где ты шляешься, прохиндей! Давай чаю!
Поначалу ничего не происходило, а затем дверь отворилась и заглянул давешний лохматый слуга. Это был, конечно же, знаменитый на всю Россию камердинер Прохор, любитель увеселительных напитков и самый преданный Суворову человек. Суровые глаза прятались под густыми бровями, в пышных усах застряли крошки табака.
– Так ведь давно-ж хотов чай, ваш сиятельство, – с обидой ответил он. – Тока скажите, буду-ж подавать.
Насколько я помнил, за итальянский и швейцарский походы Суворову дали княжеский титул, но слуга по старинке продолжал величать барина графом.
– Ну так давай его, брюхо просит! – приказал полководец и снова поморщился от боли в ногах. Затем ухмыльнулся мне. – Брюхо злодей, старого добра не помнит!
Он указал на стул и добавил:
– А теперь расскажи, кто таков и чего разгуливал под моими окнами. Может, ты востроглаз и за мной подсматривал?
Я так понял, что востроглазами он называл шпионов Тайной экспедиции. Улыбнувшись, я покачал головой.
– Упаси бог, Александр Васильевич. Я и сам от них прячусь.
– А с чего бы это? – строго спросил полководец и я обратил внимание, как сильно осунулось у него лицо. Он, в свою очередь, осмотрел мою странную одежду. – Набедокурил, что ли? Что за наряд на тебе иноземный?
– Я прибыл издалека, – ответил я, раздумывая, чтобы выдать эдакое позаковыристей. Суворов очень начитанный и образованный, враз раскусит плохо состряпанную легенду. – Там у нас все носят такую одежду.
– То-то я вижу, что говор у тебя тоже ненашенский, – заметил военачальник и хотел добавить что-то еще, но дверь открылась и вошел Прохор с подносом в руках.
Кушаний было несколько видов, некоторые супы томились в горшочках, другие блюда насыпали в тарелки. Здесь же стояли маленький графин водки, стопки и закуски. Камердинер поставил поднос на стол и пододвинул к лежанке своего господина. Суворов, охая от боли, приподнялся на постели и пояснил мне:
– Хворь, проклятая, не дает ходить далеко, – а затем похлопал рядом с собой. – Давай, Витя, садись, у нас поэтов голодом не морят. Хоть ты и скользкий какой-то, с секретом посередине, но человек добронравный. Раздели со мной трапезу.
Я не заставил себя долго упрашивать. Не каждый день тебя кормит легендарный генералиссимус. Я уселся рядом и с удовольствием отведал, чего Бог послал на стол князя. Тем более, что из-за всех стрессов последнего дня я порядком проголодался.
Под конец завтрака, когда мы раздавили водку, я осторожно поинтересовался:
– Ваше сиятельство, что говорят доктора о вашем здоровье? Можно ли надеяться на скорое выздоровление?
Суворов сердито сверкнул глазами.
– Каркают, аки вороны, твои доктора. Горят мои ноги в «антоновом огне», а они умом разбежались, кто куда. Один одно талдычит, другое второе, третий вообще отрезать хочет. Это ж как я перед богатырями моими безногий-то появлюсь?
– Но «антонов огонь» и вправду опасная хворь, – возразил я. – Может, стоит…
Старичок бросил ложку в горшок, отпихнул поднос, чуть не опрокинув его. Кстати, несмотря на энтузиазм, я заметил, что ел он очень мало.
– Да ты совсем с ума слетел, Витя? Мои докторы – это баня, молитва, солнышко да свежий воздух! Никакие другие шарлатаны меня не поднимут на ноги. Царь обещался прислать лекаря, да что-то запамятовал.
