Он сердито шевелил губами и хмурился, а я подумал, что гангрена или «антонов огонь», как ее тогда называли, и в наши дни требует особого ухода. Если затянуть лечение, дело плохо.
Только вот как обеспечить Суворову условия лечения двадцать первого века в начале девятнадцатого? Я не врач и против гангрены еще с деревни слышал народные средства лечения – ржаным хлебом или бараньей печенью. Может, попробовать их предложить, все равно ничего не теряем?
– Мне бы в чистое поле выехать на горячем коне, – с горечью сказал Суворов. – Подышать травкой, испить водицы. В Кобрино хочу, слышишь, Прохор?
– Дак я бы с радостью, – пробурчал камердинер. – Но царь-батюшка не изволит-ж разрешать.
– Это верно, опять ему камарилья в ухо влезла, – досадливо поморщился Суворов. – Запер меня в четырех стенах, как в гробу.
От этих слов повеяло безысходностью, будто бы в доме и в самом деле показался призрачный лик скорой смерти полководца. На миг наступило неловкое молчание, а затем внизу послышался шум и звуки громкого голоса.
– Вот и Митя вернулся, – тяжко вздохнул полководец. – Сейчас будет потчевать меня сонетами на закуску.
Он глянул на меня и спросил:
– Какие еще стихи знаешь, голубчик? Покажи Мите, пусть знает наших.
Я улыбнулся и кивнул, но в душе понимал, что в поэтическом батле, конечно же, потерплю позорное поражение. Ведь мне противостоял Дмитрий Хвостов, один из образованнейших людей эпохи. Впоследствии он будет знаком с тем же самым Пушкиным. Хоть современники и называли Хвостова типичнейшим образчиком графомана, на деле все обстояло не так просто. Один мой сокурсник по университету, эксперт по истории литературы, отзывался о Хвостове с уважением.
Мало того, что он трудился на поэтическом поприще, так еще и старался бескорыстно помочь коллегам по цеху. Его записки о литераторах первой половины 19 века и в наше время изучаются учеными и служат богатейшим источником информации. Короче говоря, даже с моими продвинутыми познаниями Пушкина и Лермонтова, мне пришлось бы сильно попотеть, чтобы превзойти Хвостова.
Вскоре дверь снова отворилась и громко сопя, в комнату вошел высокий, чуть тучный господин с тонкими чертами лица, длинным крючковатым носом и складками вокруг рта. В руке он держал листок бумаги, исписанный каракулями.
– Не могу ждать, ваше сиятельство! – провозгласил он. – Вы должны услышать это первым! Написал сегодня утром. Мои стихи, так сказать, с пылу с жару.
Суворов чуть слышно простонал, а Прохор стремглав бросился вон из комнаты. Я недоуменно смотрел на них, не понимая причины столь бурной реакции. Тем временем Хвостов поднял листок к лицу и с выражением прочитал:
– Две трапезы, – и добавил, поглядев на меня, но не обращая внимания на незнакомого человека. – Это название. Я долго ломал голову и оно пришло мне как раз во время обеда. Надо же, какая удача.
Он тряхнул согнутый лист, выпрямляя его в руке и начал декламировать:
– Кричит какой-то стиходей,
На праздник приглася премножество людей:
«Я две трапезы дам для милых мне гостей -
Сперва духовную, потом плотскую.»
Сказали гости все: «Мы будем на вторую!»
Он закончил, поглядел сначала на Суворова, потом на меня и победно улыбнулся. Я стоял, не в силах вымолвить и слова. Князь те времен прикрыл лицо руками и я заметил, что его плечи трясутся от хохота.
– Ну, каково вам? – спросил Хвостов. – Не правда ли, хочется слушать еще и еще? Вы погодите, я вам прочту другую мою вещицу, набросал совсем недавно…
