Мне жаль слышать это. Мне откровенно жаль её саму. Мне жаль, что никто ей ласки не давал и нормально не защищал. Мудак Ржавый не считается.
Я так ясно себе представляю, как она тихо страдает в детском доме, но молчит, и это рвёт мне сердце. Я смотрю прямо перед собой, и во мне разгорается гнев, но мне не на ком и не на чем сорвать его. Всё внутри кипит, я сижу рядом с ней, стиснув зубы, и надеюсь, что мелкая не чувствует исходящие от меня эмоции гнева.
Тряхнул головой и сосредоточился на её ране.
Пинцетом осторожно вытаскиваю осколок.
Кровь льётся и льётся. Прикладываю антисептическую салфетку и Яна глухо шипит. Промываю антисептиком рану и пока оставляю её так.
— Так, давай сейчас займёмся твоими руками, а потом я зашью рану.
С ладошками справляюсь быстро: вытаскиваю все осколки, дезинфицирую, заклеиваю пластырями.
Когда приготовил крючковатую иглу и нить, говорю:
— Готова?
Она кивает и закусывает подушку.
Прокалываю кожу с внешнего края вовнутрь.
Яна шипит и резко дёргается вперёд, всё её тело напрягается. Она стонет от боли и утыкается лицом в подушку.
Я замираю.
— Яна, постарайся не дёргаться, — стараюсь говорить ласково, но голос вибрирует.
— Неприятно, — жалуется она и снова выпячивает попу.
— Прости, — выдавливаю из себя.
Мой кадык дёргается, когда с трудом сглатываю.
Прикладываю салфетку, чтобы убрать кровь, мне нужно видеть края раны. И легонько дую на порез.
Кожа мелкой мгновенно покрывается пупырышками, и я вновь ненавижу себя за неуместное желание и развратные мысли и картины, которые рисует моё богатое воображение.
Зашиваю аккуратно, ставлю дренаж и заклеиваю хирургическим пластырем.
— Наложу ещё марлевую повязку, — бормочу, завершая операцию. — Рану осматривать и дезинфицировать будем ежедневно.
Она кивает и шепчет:
— Мне нужно убрать осколки в ванной… И простыни сменить… Я всё вам испачкала.
— Не нужно ничего. Горничные всё сделают. Сейчас их вызову.
— Как это? — удивляется она.
Убираю в аптечку инструменты и отвечаю на её вопрос:
— В этом доме есть круглосуточная служба, которая предоставляет уборку квартир в любое время суток.
— Оу. Как удобно, — бормочет она.
— Сейчас перенесу тебя в гостевую спальню. Как только тут уберут, если ещё спать не будешь, перенесу обратно. Хорошо?
— Хорошо.
Обнимаю её и беру на руки.
Мне хочется сейчас одного – трогать её, исследовать мягкое стройное тело и сделать то, что представил в тот самый момент, как её очаровательная попка и киска оказались перед моим лицом.
Я чёртов развратный ублюдок.
⅏
— РЖАВЫЙ —
«Почему меня избили? Зачем? За что? И когда всё это кончится?» — думал я, глядя на маячившиеся перед моими глазами тени. Сознание мутилось, и память давала сбои. В какой-то миг я потерял счёт времени и забыл, что случилось, за что меня избили…
Кто-то склонился надо мной.
— Мы сохранили тебе жизнь, Ржавый. Цени это.
И я вспоминаю.
Это Данте. Шестёрка Шведа. Урод!
— За нашу щедрость, ты становишься нашим должником. Должником Шведа, — шипит в моё разбитое лицо проклятый ублюдок Данте. Он хлопнул меня щеке и отошёл.
С моих окровавленных и распухших губ срывается скулёж. Я участвовал в драках, бывало, что меня избивали и ломали кости, но никогда в жизни я не испытывал подобной дикой боли.
Боль в избитом теле становится всё мучительнее. Сознание то меркнет, то вновь возвращается, в глазах прыгают красные круги.
А всё из-за сучки Янки. Тварь, тварь, тварь!
