Читать онлайн Ася Лавруша - Шведский стол (сборник)

Эпическое первомайское «ура» обрушивалось на город ниагарой, заглушая мощные революционные песни, рвавшие горло уличным динамикам. Казалось, что под напором толпы Невский проспект сузился до размеров заурядной улицы, и, завоевывая себе дополнительное пространство, куда-то в небо устремлялись портреты вождей, крупные буквы коммунистических лозунгов и разноцветные гирлянды воздушных шаров.

С балкона гостиницы «Европа» нарядный народный праздник наблюдали двое иностранцев – мужчина в возрасте и девушка лет двадцати пяти. Размах зрелища вызывал у обоих напряженное, родственное страху восхищение, которое превращалось в острую тревогу, когда они замечали в толпе маленьких детей с красными флажками и огромными бумажными гвоздиками.

Постучав, к ним в номер вошла горничная, совсем девчонка, в форменном голубом халате с белым воротничком. Улыбнулась, церемонно произнесла «хэллоу», протянула полотенца и продолжила на очень русском английском:

– Я знаю, вы просили новые…

Мужчина улыбнулся ей в ответ, подумав: «Какое милое лицо – как на этих женских портретах в Русском музее…» У девушки были большие зеленые глаза, чуть вздернутый нос с трогательной россыпью веснушек, две густые темно-каштановые косички, которые держались переплетеньем вьющихся прядей безо всяких заколок.

«Неужели все эти люди внизу такие же, как она? Ее родители, сестры и братья?» – подумал мужчина и спросил на очень иностранном русском:

– Как тебья зовут?

– Таня, – ответила та.

– Менья зовут Арне. Я из Свеция. Это мой дочь Клара. – Клара натянуто улыбнулась. Через открытую балконную дверь в комнату ворвались раскатистые МИР, ТРУД и МАЙ.

Пятидесятидевятилетний Арне Стьернлёв происходил из достойной фамилии, которая несколько столетий занимала ветвистую строчку в шведском дворянском списке. Когда-то им принадлежала огромная усадьба с дисциплинированным садом у равнодушного, как зеркало, озера. Но последнему поколению аристократов удержать фамильное состояние не удалось, имение продали, и семья самого Арне существовала только на зарплату. Денег, впрочем, хватало – жена работала врачом, он преподавал химию в техническом университете. Арне был седовлас, одевался немного старомодно и внешне походил на попахивающего нафталином модерата-консерватора – хотя на самом деле был коммунистом. Лет двадцать пять – тридцать тому назад, в скудное послевоенное время, когда стало понятно, что семейные материальные ресурсы исчерпаны и нужно как-то осваивать жизнь простого смертного, Арне нашел утешение в теории Маркса и Энгельса – вследствие чего и вступил в коммунистическую партию. Впрочем, практическим борцом за равноправие и народное счастье он не был никогда, а с возрастом вообще начал утрачивать интерес к каким бы то ни было социальным идеям, но из партии не выходил и на выборах инертно голосовал за своих.

Несколько месяцев назад на его имя пришло приглашение принять участие в научной конференции, посвященной развитию химической промышленности, которая будет проходить в Ленинграде 3 мая 1975 года. Институт, в котором он работал, вел переписку с химическим факультетом ленинградского университета. Многим его коллегам было бы любопытно поехать в Советский Союз, но приглашение выступить с докладом пришло персонально ему. На работе язвили, что решающим фактором, определившим выбор докладчика, оказалась его политическая принадлежность, но Арне не обращал на эти разговоры никакого внимания.

Ему хотелось взять с собой жену и дочь, но супруге не удалось получить незапланированный отпуск на работе. Двадцатишестилетняя же дочь Клара согласилась поехать с отцом в загадочный Советский Союз – не выразив, правда, при этом никакого конкистадорского задора.

Они прилетели в Ленинград 29 апреля поздно вечером. По дороге из аэропорта осторожно рассматривали солидный, мощный город. Вечерние фонари и по-птичьи трепещущие полотнища красных флагов на фоне изощренной по форме и сдержанной по цвету архитектуры превращали улицы в декорации для театральной фантасмагории в духе Кафки. И Арне, и Клара молча и сосредоточенно смотрели в окно машины. Встречавшая их в аэропорту представительница «Интуриста» Маргарита по дороге в гостиницу без умолку трещала о достижениях жителей города, о количестве заводов, высших учебных заведений, больниц и с заговорщицкой интонацией обещала показать им завтра Эрмитаж, Русский музей и все ленинские места.

Умудрившись воспользоваться редкой паузой, Клара спросила у фонтанообразной Маргариты, что та думает по поводу Рауля Валленберга. «Это писатель?» – невинно поинтересовалась в ответ гидесса. На что Клара мрачно ухмыльнулась, а Арне глазами дал ей знак прекратить провокации. Отношения между Швецией и Советским Союзом были относительно ровными, а после того, как премьером стал Улоф Пальме, их, пожалуй, можно было бы даже назвать дружественными. Но на территории тоталитарного государства нелишне соблюдать известную осторожность в высказываниях…

Настроение у Клары вообще было сложным. На конец июня назначили ее свадьбу – завершение нервного романа, который родители не вполне одобряли, но мнение свое держали при себе. Мартин, будущий зять, был сыном их знакомых, с которыми они регулярно пересекались на свадьбах и похоронах. Жена Арне и мать Мартина даже считались подругами, но, встречаясь, неизменно обменивались колкостями, которые, как булавки, прятались в кружевах вежливых слов.

Мартин был тоже мальчиком с секретом. В свое время поступил в университет, но почти сразу же бросил учебу – вообразил себя хиппи и уехал в Индию искать смысл жизни. Клара всюду следовала за ним – поступала и уходила из университета, мчалась в Калькутту и постоянно вытаскивала его из всевозможных передряг, в которые он то и дело попадал. Родителям, разумеется, казалось, что девочка заслуживает более благополучного существования, но вмешиваться в личную жизнь дочери они не решались. К тому же однажды все внезапно изменилось – Мартин оставил свои мытарства, с блеском закончил университет, получил хорошее место в приличной фирме и увлекся карьерой. Они уже давно жили с Кларой гражданским браком, но месяц назад она обнаружила, что беременна, и начались приготовления к официальной свадьбе. Клара очень переживала, хоть внешне старалась этого не показывать, а родители надеялись, что поездка отвлечет ее от тревожных мыслей.

– Ду ю лайк ауэ сити? – спросила Таня и повторила вопрос по-русски: – Вам нравится наш город?

– Это ошен красиво, – ответил Арне и повторил ответ по-английски: – It is very beautiful!

Он восторженно рассказывал о своих впечатлениях, перемешивая русские, английские и шведские слова. Слушая, Таня кивала головой.

Вчера во время обстоятельной и многословной экскурсионной программы они действительно увидели, что город красив необыкновенно. Но – как все красивые – вовсе не прост. Город ловил момент и душил человека петляющей удавкой канала, когда-то называвшегося Екатерининским. Поражал просторами главной площади, которая размашистым жестом перебрасывала мост через серьезную, стальную реку к двум карминовым маякам с серыми колоссами у постаментов. И слепил глаза золотом мощного купола так сильно, что картина реальности расплывалась, и коробчонки советских автомобилей превращались в элегантные экипажи, запряженные мускулистыми рысаками…

В Гербовом зале Эрмитажа Клара вообразила бал. Дирижерскую палочку, мотыльком мелькающую где-то на балконе под самым потолком. Шелестящие шелка и строгие фраки. И мягкое пламя свечей, дразнящее острый огонь бриллиантов… А что, родись она лет на сто пораньше, у нее был бы шанс увидеть это наяву… Нет, она вовсе не жалела о том, что времена изменились, и что не все теперь догадываются об их благородном происхождении. Мартин над их «родословной» вообще посмеивался. Впрочем, как и над своей собственной… Нет, Клара была вполне довольна своим демократическим настоящим. Но выйдя вчера из Эрмитажа, она вдруг решила, что здесь, в этом сиротском, отвергающем собственное прошлое государстве она купит себе белый шелковый материал на подвенечное платье. Это будет хорошим знаком, обещающим счастливую семейную жизнь…

– Your city is really very beautiful! – спокойно согласилась Клара с восторгами отца.

Из-под Таниного форменного халата выглядывало шелковое платье цвета беж с мельчайшими красными цветочками на тонких черных веточках.

– Is it natural silk? – спросила Клара, показав на платье.

Не поняв вопроса, Таня беспомощно улыбнулась. Арне раскрыл разговорник, с которым практически не расставался с тех пор, как узнал, что едет в Россию, и быстро нашел то, что нужно:

– Это шьолк?

– Шелк-шелк! – обрадовалась Таня, узнав слово. – Русский шелк, называется крепдешин! Ду ю лайк ит?

– Yes, – ответила Клара холодновато.

Ей вообще-то не следовало ничего спрашивать у этой девчонки, и будь Мартин рядом, он наверняка как-нибудь пошутил бы над ее любопытством. Но ей действительно хотелось купить похожую ткань – плотную, но хорошо драпирующуюся, без откровенного блеска, но и не совсем матовую. Только чисто белую…

Девчонке-горничной разговор был явно интересен, уходить не хотелось. Она знала много английских слов, Арне выучил изрядное количество русских. И хотя оба иногда произносили слова, искажая их до неузнаваемости, понимали они друг друга хорошо.

– Город – это дома. But не один дома. Город – это льюди, – говорил Арне, – I'd like to know more about the life of the ordinary people – those like you…

– А вы приходите к нам в гости! – предложила Таня. – Кам энд визит ас! У нас совершенно обычный дом – ординари хаус. Ай лив тугезе виз май фазе. Мой папа – фотограф…

– Really? Is it really possible? – воскликнул Арне и озабоченно добавил. – But if you get some problems? Может быть, проблем… у тебья…

– Ну какие проблемы! – Таня перешла на звонкий русский. – Завтра я не работаю. Живем мы на Невском. Запомнить очень просто: Невский проспект дом восемьдесят, а квартира восемь. Отсюда пятнадцать минут пешком. Я буду очень рада. И папа тоже.

– You are not joking?

– Да нет же! Серьезно. Сиариаз. Приходите! В три часа дня. Эт сри оклок! Невский намбер эйти, флэт эйт…

В марте семьдесят пятого Тане исполнилось шестнадцать. Она еще читала сказки. От них у нее оставалось неизгладимое впечатление. Это были сказки о превращениях. «Карлик Нос». Он съел какие-то запрещенные вишни и у него вырос огромный нос. О халифе, который превратился в аиста. О молодом англичанине, оказавшемся обезьяной. Иногда она подолгу смотрела в зеркало, размышляя о том, хочется ли ей самой в кого-нибудь превратиться. И если хочется, то в кого – в Золушку, Белоснежку или Крошечку-Хаврошечку? Или лучше остаться собой и посмотреть, что судьба приготовила персонально ей – Татьяне Евгеньевне Логиновой.

Вообще-то все говорили, она очень даже симпатичная. И что у нее легкий характер. Несмотря на сложную жизнь.

Три года назад у Тани умерла мама. Одновременно с этим оборвались все струны яркого звонкого детства с его шумными днями рождения, бесконечными кружками дворца пионеров и каникулами у Черного моря. Они остались вдвоем с отцом. Когда-то он был известным фотографом, у него было несколько персональных выставок в Доме журналиста, и его снимки печатали многие городские издания. После смерти матери отец потерял интерес ко всему и начал пить – тихо и унизительно. Из газеты, в которой он официально числился, его не увольняли из жалости, отец это знал, но все равно постоянно подводил редакцию. С дочерью разговаривал редко – разве что на какие-нибудь бытовые темы. Таня понимала его боль, прощала слабость, тайком плакала и верила, что наступит день, когда отец сможет приспособиться к жизни без мамы. Таня же нашла в себе силы! Хоть это и вовсе не значит, что ее любовь к маме стала от этого меньше…