Гашек. Счастливой дороги, Ярушка. А я буду писать «Доброго вояка»
Панушка. Не слишком прилежно ты пишешь. Урывками.
Гашек (виновато, как нерадивый ученик). Ничего не могу с собой поделать.
Панушка. И никто не может. Мой приятель лесничий Бём божился, что нашел верный способ заставить тебя писать. Запер тебя в замке, оставил на столе стопку бумаги, чернила и бутылку коньяка, а сам ходил с ружьем у ворот и никого в замок не пускал. И что вышло?
Гашек (немного оживляясь). Я выпил коньяк, сложил из бумаги полсотни корабликов и выпрыгнул из окна. Но это же глупость – заставлять писателя творить, когда у него нет вдохновения.
Панушка. Художникам тоже необходимо вдохновение. Однако ни одну картину не закончить без упорного труда. Необходима дисциплина.
Гашек. Ненавижу это слово после военной службы. Наш обер-лейтенант всегда твердил: «Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили.» Я всегда воображал сквер на Карловой площади, где на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины.
Панушка. Теперь я понимаю Франту, который рвет волосы на голове из-за задержки рукописи.
Гашек. Ладно, что меня следует держать в ежовых рукавицах. Есть такая русская поговорка. Я вчера отправил письмо Шуриньке, сообщил, где скрываюсь, и просил приехать.
Панушка. Вот это поворот! Даже не знаю, как к этому отнестись.
Гашек (вздыхает). Я и сам не знаю. Написал, потом подумал, подумал и побежал забрать письмо. Но было поздно. Почту уже отправили в Прагу. Так что теперь она приедет и привезет мои вещи.
Панушка. Надеюсь, что твоя русская жена будет хорошенько приглядывать за тобой. Ну я поехал.
Гашек. Я провожу тебя.
(Гашек и Панушка уходят)
В трактир «У чешской короны» входят супруги Инвальдовы и начинают украшать помещение к Рождеству.
Инвальд. Же принцезна спизи?
Инвальдова. Принцезна ешьте на встала. Она же белая кость, голубая кровь. Удивительно, как пан списователь сумел жениться на такой знатной особе. Наверное, правду говорят, что он, когда был красным комиссаром, заточил всех ее родных, весь их княжеский род, в тюрьму, а ее заставил выйти за него замуж.
Инвальд. Не верю я этим сплетням. Он такой добряк, кого он мог заточить? Наговаривают на него. А еще больше он сам о себе выдумывает. Такой уж он шутник!
Инвальдова (прислушивается). Т-с, она спускается.
Те же и Александра Львова.
С лестницы спускается Александра Львова (Шура), вторая жена Ярослава Гашека. Она неуловимо напоминает первую жену писателя Ярмилу Гашекову и редакторку «Сучки» Ольгу Фастрову, только не носит ни пенсне, ни лорнета. Ведущая модной колонки пани Ивонна не одобрила бы её простой наряд. Зато её лицо излучает доброту и уступчивость, которые и покорили сердце Гашека. В руках у неё балалайка.
Львова. Добри рано!
Инвальдовы (в один голос) Добри одполедно, пани принцезно!
Львова. На улице по-прежнему метёт?
Инвальд. Да, здесь горы, самое холодное место в Центральной Европе. Если разыграется метель, как сегодня, деревню может занести снегом толщиной в два человеческих роста.
Львова. Снег и мороз не страшны. В Сибири мы с Ярославичиком и не к такому морозу привыкли.
Инвальд. А что это за инструмент у вас в руках, пани принцезно. Походит на старосветскую бандуру.
Львова. Балалайка. Ярославчик просил привезти. И валенки тоже. И меховую шапку, и самовар. Сказал, что хочет в центре Европы чувствовать себя как в России.
