В то осеннее утро я проснулся от изнеможения. Тело ныло от холода, и я решил пройтись, чтобы хоть немного согреться.
Спавший Джек, услышав меня, тихо заскулил. Взял ружьё, вышел из палатки. Холод сковал меня на мгновение. Палатка находилась у опушки леса, там, где гулял ветер.
Вокруг никаких признаков жизни. Казалось, все исчезли. Ночной туман стелился по земле, храня страшное молчание. На душе от такого зрелища стало жутковато. Тяжёлые свинцовые тучи закрывали небо, вдалеке моросил дождь. Деревья стояли мокрые, холодные капли скатывались с оголённых веток на пожелтевшую траву. Иногда из листвы выглядывали блестящие шляпки грибов. Кусты шиповника давно отцвели и лишь засохшие ягоды напоминали о минувшем лете.
И всё же интересно мне стало, куда звери подевались. Начинало светать, туман мало-помалу рассеивался, но день погожим быть не обещал. Обрадовавшись и на такую перемену, я стал внимательнее присматриваться кругом. И тут мне в голову пришла совсем нелепая мысль: весь вчерашний день я провёл в лесу, охотясь за рябчиками, и многие зверьки видели это. Быть может, они испугались и перебежали от греха подальше в соседний лесок. Такое мнение не имело смысла, но всё же решил проверить. Взяв Джека, я быстро оказался на другом конце опушки.
И там обомлел! Жизнь била ключом! Не мог поверить своим глазам. Птицы распевали утренние трели, ежи копошились в листве, хорьки шмыгали среди них…
Как будто лесные жители, чувствуя, что охота продолжится, перешли в другое место. Больше не стал их беспокоить и, забрав палатку, вернулся домой.
Дело было в самом начале лета. Я, усталый, возвращался с охоты на зайцев. Мой Сахарок плёлся позади, такой же уставший, но всегда готовый послужить хозяину.
День стоял жаркий, палящее солнце обжигало, и я решил зайти к знакомому леснику Тимофею, который жил неподалёку, в старенькой избушке. Скоро мы пришли на место.
Возле домика красовался куст облепихи, рядом росла смородина вперемежку с бузиной. Под маленькими окошками лесник насадил георгинов, которые позже будут радовать глаза. Тут же цвела дикая медуница, привлекали к себе внимание пижма и голубоглазые фиалки. Прошлый раз я был у Тимофея год назад, и казалось, ничего не изменилось, как нюх привлёк запах мёда. Неподалёку от избы простиралась поляна, там росло множество цветов и гречихи. Пчёлы жужжали, шмели копошились на траве. В стороне стояли низкие домики-ульи. Неужели Тимофей решил стать пчеловодом?
Полюбовавшись на его угодья, я пошёл к избе. Постучался, послышался голос: «Сейчас, сейчас!», звякнул засов, открылась дверь.
– Здравствуй, здравствуй! – обрадовался он. – С охоты, наверное?
– С охоты, Тимофей!
– Заходи.
Обстановка избы была небогатой, но исконно русской. На белой русской печи лежала тёплая овчинная шуба, служившая одеялом. Возле печи – старые валенки. На бревенчатой стене висело одноствольное ружьё, рыболовные сети. Около окна – стол, на нём самовар в окружении жестяных кружек. Окошечки по обеим сторонам избы пропускали мало света, в доме царили сумерки. На косяке двери висел плащ, на полу сушились подмазанные дёгтем сапоги.
Я сел за стол. Из окна виднелось озерцо, там старик расставил сети. На берегу высились два столба, между ними протянуты верёвки, на которых вялилась рыба. Ещё давно здесь протекал ручей родниковой воды, но из-за землетрясения ключ накрыло камнем, вода стала меньше сочиться, и появилось озерко. В тихие минуты вода здесь ровная, словно зеркало. Тут поселились утки и серые цапли, недавно эти места стали наведывать ходулочники и маленькие плавунчики.
