Так и предстоящее замужество, а вслед за тем совместная жизнь с человеком до этого совсем чужим и вдруг с этого дня ставшим близким, почти родным, пугала девушку, плохо представлявшую, как сложится их совместное существование.
Да, Иван Павлович был близок ей своей начитанностью, образованностью, некой строгостью, выдержкой. Но, в тоже время, именно эти качества пугали ее. Хотя бы уже потому, что он был старше, опытнее и она невольно робела в его присутствии.
Временами он казался ей человеком осторожным в своих поступках, даже нерешительным и холодным. Для нее гораздо ближе были люди открытые, в меру веселые и даже слегка бесшабашные. Такими были друзья ее старшего брата, часто бывавшие у них. С ними она бесстрашно каталась на санках с ледяных гор во время Рождества, водила хороводы, когда они выбирались в деревню, пела песни, каталась на лодке. Потому она плохо представляла среди них Ивана Павловича и даже чуть улыбнулась, подумав об этом.
Няня, словно прочтя ее мысли, спросила:
– Чему, Машуня, улыбаешься? Поди, о женихе подумала? Ты хоть скажи мне, он тебе по нраву или решила сбежать из родительского дома, лишь бы человек был хороший? Смотри, обратного хода не будет. Ой, не завидую я ему, зная тебя с молодых лет.
– Что же так? Или я чем плоха? Или никудышная хозяйка? – полушутя спросила та няню.
– Откуда мне знать. Коль захочешь, можешь любого осчастливить. Но вдруг что тебе не по нраву, тогда все, лучше поперек дороги не становиться.
– То верно, не нужно мне перечить, тогда все хорошо будет.
Теперь уже улыбнулась Паша, и, начав заплетать косы на голове своей воспитанницы, слегка дернула за одну из них, со словами:
– Нет, ты скажи, душа моя, что у тебя на сердце: жарко али холодно?
– Ой, Пашенька, сама не знаю, как ответить. Временами, будто бы как сегодня в баньке, жаром обдает, а порой вроде кто лед на сердце положил. Как с этим быть?
– То, хорошо, значит, жива душа твоя и боится суда божьего, ежели вдруг ошибешься в выборе своем. Иначе и быть не может. Но ты шибко не переживай, со временем все образуется, обустроится. Главное, мужу своему во всем доверься. К тому же я всегда рядышком буду, под боком, подскажу, что да как, все и уляжется. Как матушка моя сказывала: перемелется, мука будет.
– А ты раньше никогда о своей матушке не вспоминала, расскажи, мне интересно.
– Да чего могу сказать… Добрая она была, ласковая. Посадит, бывало, нас деток своих к себе на колени, да и гладит по головкам, как я тебя сейчас. А потом плакать начнет. И мы за ней тоже ревем, пока все слезки из нас не вытекут.
– О чем же вы плакали? – удивилась Маша, обернувшись в сторону своей няни.
– Все о том же, о чем все простые люди плачут. О доле нашей горькой. Жили-то мы как тогда? Хлеба ржаного каравай на столе, да каша в мисках. Мяса совсем, почитай, даже вкуса его не знали. Может кто из соседей рыбки занесет, или птицу какую в лесу словит. А потом померла матушка наша. В город зачем-то пошла среди зимы, нас одних оставила на соседку, чтоб та приглядывала, а по дороге то ли замерзла, то ли волки напали или кто из лихих людей. Только больше мы ее живой не видели.
– А как же отец? Про него ты совсем не вспоминаешь. С ним что?
– Батюшку нашего еще раньше хвороба какая-то одолела. Мы тогда с братиком совсем махонькими были. Сказывали тетки деревенские, будто он работящий мужик был. Вот работа его и сгубила. Надорвался, мол. После матушкиной смерти братика моего отцовый брат взял к себе, так он у них и рос, пока своей семьей не обзавелся. А меня твоя покойная матушка, царство ей небесное, у себя приютила за вами ходить.
