Сигареты - страница 11

– Если все не брошу.

При этом у Оливера возникло восхитительное предчувствие. Он завлекательно подался к собеседнику. Уолтер поверил ему:

– Бывают такие мгновения, знаете, когда двери распахиваются – нет, вы видите, что никаких дверей и нет вовсе.

– Мать честная, Уолтер. Рассказывайте еще.

– Однажды я влюбился в циркового слона.

– Уолтер, вы же не рассчитываете, что я в это поверю.

– Знаете, как дети малые влюбляются, правда? Мне было восемь. Я хотел его картинку, поэтому моя мать нащелкала несколько снимков. Он на них вышел как тюк тумана.

– М-мм.

– Однажды ночью мне мой слон приснился. Как будто он на экране – только не выглядел тюком тумана, он там весь был как есть. Поэтому наутро я его нарисовал таким, как он смотрелся у меня во сне. У меня появился любовный подарочек на память, и так за одну ночь я научился рисовать животных. Говорят, у меня талант от природы, но от природы у меня одно: я сходил с ума по тому слону.

– Знаете, я б не стал рассказывать эту историю направо и налево.

– Просто я люблю животных – я всяких животных любил с тех пор. А забавно то, что я совершенно не способен рисовать людей.

– Почему? Людей вы разве не любите?

– Никогда не было у меня такого чувства, что не люблю. И все равно, вы себе не представляете – получать столько внимания и денег, проводить все время с этими богатыми стариками и их женами… Поневоле себя спросишь, не чудик ли я какой-то? И вот сегодня я встретил эту личность.

– В смысле – женщину?

– Дело даже не в том, что она красива, а в том, как она двигается. Пальцы и колени у нее двигаются так же, как лицо, а может, наоборот. Вы меня понимаете?

– Ух, еще как!

– Я глаз оторвать от нее не мог. Она видела, что я схожу с ума, глядя на нее… – Уолтер смолк. Оливер спросил, что было потом. – Она была очень любезна. Завтра придет мне позировать. В голове не умещается.

У Оливера уместилось. Он начал было говорить:

– Что ж, мне ужасно нужно посрать, – когда оркестр бабахнул «Топая в „Савое“»[13]. Они попрощались жестами в грохоте.

Оливер вернулся к миссис Куилти. Никаких сообщений. Посидел у них в комнате. Звонить тоже не стал; но это же его отставили в сторону. Произошли события, в которых его присутствия не хватились. Элизабет и его отец, Элизабет и Уолтер (ее дела, разумеется) – Элизабет проявила себя как та, кого он в ней и не подозревал: натуральная сучка.

Несправедливо? А к нему она справедливо отнеслась? Недели с нею вымотали его. Она так много требовала. Все время хотела, чтобы он изменился. Как будто коня покупала. Совсем обезумела, если считала, что он способен писа́ть.

Она подарила ему чудесные каникулы. А теперь каникулярное время заканчивалось. На следующей неделе уже День труда, когда он обязан вернуться в город и найти работу. Но почему же всех не опередить и не сделать этого сейчас?

Его обескураживала перспектива оставаться одному в большом городе, покуда он не сообразил, что можно позвонить подруге Луизе. Он тогда первым объяснит, что произошло. Должна же она знать других девушек.

У миссис Куилти Оливер оставил письмо Элизабет. В нем он винил себя за события того дня, хоть и упоминал «других, с кем ты встречалась». Сказал, что не удивлен тому, что она его бросает. «Пусть быть твоим возлюбленным мне и оказалось полезно, не думаю, что сам я был полезен тебе, поскольку характер мой совершенно несообразен. Я никогда не сумею бежать с тобой ноздря в ноздрю…» Следовало бы написать «лежать с тобой ноздря в ноздрю» – Элизабет стащила его поближе к земле. Оливер напоминал воздухоплавателя, неспособного управлять своим шаром, могущего лишь подниматься или опускаться, и вот теперь он взмывал ввысь, ввысь – раскаляя воздух у себя в уме, покуда не поплыл вновь средь утешительных угольно-голубых вершин.