– Ну нормально, – сказал Тихонов, выслушав соображения насчет фольклориста. – Ты, я, Окунев, Дубняк и этот твой парень.
– С Дубняком я сам поговорю, – предложил Савельев.
– Да ради бога. Я с ним однажды неделю говорил, мне хватило.
Дубняк, против ожиданий, согласился легко. Савельев опасался, что у него найдется тьма экстремальных дел, а может, он опять набрал свою секцию славянского туризма и два раза в неделю преподает в спортзале ближайшей школы, обучая неофитов вязанию тройных узлов и лазанию по канату с нагрузкой, – но он горячо ухватился за идею таежного поиска.
– Читал я, – сказал он еще до всяких объяснений. – Чушь, конечно, но проверить надо.
Савельев долго, несколько занудно рассказывал ему, почему не чушь, но Дубняк не вслушивался. Незадолго перед тем он в очередной раз поссорился с бывшей ученицей, с которой пытался создать семью, потому что никак не желал признать безнадежность этих попыток. Дубняку нужна была невозможная жена, обладательница взаимоисключающих качеств: покорная, гордая, суровая, всегда готовая к походам и к заботе о нем, исчезающая по одному его намеку и появляющаяся при первой необходимости, еще до зова. Ему нужен был, вообще говоря, дух, обретающий плоть лишь при особой необходимости, – но ни одна ученица (он сожительствовал только с ученицами) не могла угадать, когда исчезать и появляться. Дубняк ненавидел комфорт – но мечтал о ежедневной заботе; не переносил одиночества – и не терпел общества. Видимо, поэтому оптимальной средой для него был поход, где все терпели друг друга по необходимости: вне тайги около него не мог удержаться никто. Сейчас ему надо было срочно отвлечься от новой домашней драмы, и он с радостью ухватился за идею Савельева.
Благотворитель, блогер и волонтер Окунев, успевший засветиться и в Камске, и на лесных пожарах 2010 года, и на всех наводнениях в родной области, сначала вдруг заартачился. Ему не хотелось спасать иросовцев, его не волновала судьба самолета, он не любил осеннюю тайгу, да и в другие времена года она его не вдохновляла, – но у него как раз сорвался вылет в Африку, куда он совсем было собрался в составе международного волонтерского отряда: гражданская война в Танзании внезапно обострилась до того, что туда перестали пускать наблюдателей. Тайга – плохая замена Африке, но делать Окуневу было нечего, и он согласился. Тихонов соблазнил его всероссийской славой.
Что до Вали Песенко, его и уговаривать не пришлось: по его представлениям, дядя отправлялся в те самые края, где в 1958 году при необъяснимых обстоятельствах погибла группа Скороходова. Семерых нашли, двоих сверхъестественная сила порвала так, что не осталось и клочьев. Что это было – внезапный приступ коллективного безумия, лавина, встреча с беглыми зэками или иностранным диверсионным отрядом, – спорили до сих пор; детали не желали складываться в общую картину. От руководителя группы остался хоть блокнот, выброшенный почему-то под кедром. Его ближайший друг лежал под тем же кедром – судя по характеру травм, он упал с большой высоты. Прочие участники лыжного перехода в честь запуска очередного спутника Земли лежали кто где, кто с пулей в голове, кто со следами долгой борьбы с неопределимым противником, кто безо всяких внешних повреждений, один со снятым скальпом, другой со сломанными ребрами, и отчего-то ужасней всего была мысль о Шухмине, исчезнувшем бесследно: то ли он сам все это с ними проделал (но как? не скальпы же он снимал с них, единственный медик среди восьми строителей?!), то ли предполагавшийся многими взрыв вакуумной бомбы испепелил его на месте. Валя не терял надежды отсортировать артефакты, оставленные поисковиками, от личных вещей группы Скороходова и бесконечно изучал открытые ныне тома засекреченного на полвека уголовного дела; он знал, что рано или поздно попадет на Тур-гору, на склоне которой погибла скороходовская группа, и немедленно почует благодаря врожденной эмпатии, что тут, собственно, приключилось сорок пять лет назад.
