– А работать кто будет? – сердито спросил отец.
– Да! – подтвердили остальные. – Так не годится. Все пашут – и ты паши. Каждому своя смена.
– А моя когда? – проявил непонимание Бурдюков.
– Сейчас!
Отец раздраженно залепил ему по щеке, и окружающий мир внезапно сделался прежним. Бурдюков мигнул. Ни тряпок, ни картона, ни грязи, ни голых стен. На нем – его любимая пижама. Руки как руки. С мизинцем, который послушно гнется. На столе, крепком, накрытом скатертью, – тарелки с остатками великолепного салата. Люстра. Комод. Телевизор. Серый свет из окна.
Раздобревший отец держал не кружку – высокий стеклянный бокал, где в золотистой чайной толще вихрились чаинки.
– Так будешь пить?
Бурдюков взял бокал. Пить, на самом деле, хотелось. Чай пах чаем, сколько к носу не подноси. Ладони было горячо. Откуда ему казалось, что Магда не вскипятила? Бурдюков опасливо вытянул губы трубочкой. Нет, оно, конечно, вроде бы чай, но виделось ведь и другое, жуткое, с жучками…
Вокруг уже собирались, надевали комбинезоны и робы, проверяли карманы. Отец затянул «молнию» под воротом темной куртки и теперь, морщась, наблюдал за сыном.
– Ты идиот что ли?
– Нет.
Бурдюков, пересиливая себя, отхлебнул.
– Ну и? – спросил отец.
Бурдюков проглотил выпитое.
– Чай.
– А ты чего думал, коньяк?
– Нет, просто…
– Пошли уже.
Бурдюков допил.
Магда принесла ему штаны и робу с капюшоном. Бурдюков напялил все это прямо на пижаму, гадая, какую ипостась принимает его одежда там, в искаженной реальности. Не заворачивается ли он сейчас в полиэтиленовый пакет?
Виктор, Семен и сосед Павел топтались в коридоре у двери, чтобы выйти всем вместе.
– Давай, – отец подтолкнул его к дверному проему.
– Постой, – Бурдюков обернулся. – Магда.
– Да, Серенький.
Магда, воздушная Магда, с улыбкой прижалась к нему. Где там психическое нездоровье? Нет его.
– Возвращайся.
– А ужин будет? – спросил Бурдюков.
Магда ущипнула его за шею.
– Увидишь.
Пожилая пара родственников смотрела на них с умилением. Худая жена Виктора убирала со стола.
– Ну, все, – сказал Бурдюков.
Впятером они вывалились на лестничную площадку и гулкими пролетами затопали вниз. Пролеты были светлы, холодное утреннее солнце заглядывало в узкие окна. Четыре этажа, сзади и впереди – топот ног и голоса таких же, как и они, торопящихся на смену работяг.
А чем я занимаюсь? – подумал вдруг Бурдюков и не смог вспомнить.
– Какая у нас работа? – спросил он.
Виктор и Семен рассмеялись.
– Нормальная.
Широкая подъездная дверь выпустила Бурдюкова в мир. Он заоглядывался, но отец, как маленького, взял его под локоть, и они побрели по широкому проспекту в сторону гигантского здания, украшенного навигационными огнями.
Дома свечками стояли тут и там, семи-, восьми-, девятиэтажные. Желтели электричеством окна. Трепетали растянутые полотнища, правда, прочитать ни один призыв Бурдюков не смог – складки съедали буквы, ухватить смысл не давало торопливое движение.
Из подъездов на проспект выливались все новые ручейки людей, и скоро Бурдюков обнаружил, что идет в тесной толпе. Синие комбинезоны, серые робы. Слава богу, со зрением все было в порядке.
Он задумался о природе жутких утренних галлюцинаций. То, что это были галлюцинации, у Бурдюкова уже не было сомнений. Роба была робой, штаны – штанами. Стоит пропустить между пальцев – плотная, брезентовая ткань. Фактура чувствуется. Но как странно! Холодная вода, корыто, Магда, тряпки.
