Но, как я уже говорил, люди не склонны осознавать эти факты. Людям свойственно попадаться на крючок собственности. Причем в отличие от эфемерной собственности, крючок оказывается самым, что ни на есть настоящим. За привилегии человек готов пойти на все, что угодно. Дело лишь в цене, то есть в количестве привелегий, а так как для большинства тех, с кем мне приходилось иметь дело, привилегии очень быстро превращались в самоцель, их можно даже не обеспечивать реальными услугами и вещами. Привилегии ради привилегий – вот основной принцип «Операции Цирцея». Достаточно быть тем, кто их раздает, и ты – бог для большей части двуногих, готовых ради твоих подачек бесконечно долго держать сахарок на своих недособачьих носах. Другими словами, контролируя перемещение предметов внутри гостиницы, то есть, ничего не теряя, администрация фактически превращает своих постояльцев в рабов, большинство из которых даже не пытаются потратить и половины своих привилегий. А для того, чтобы заставить человека отказаться пользоваться привилегиями, достаточно соединить в подсознании людей уровень их значимости с количеством привилегий на счету.
Конечно, кое-что про запас было и у меня, но я собирался растратить все ко дню выезда из гостиницы. Благо, в отличие от дня смерти, эта дата мне была известна. Таких, как я, понимающих, что иллюзия собственности – это рабство, были единицы. Еще меньше людей понимало, что отказ от собственности – это тоже рабство, только с более худшими условиями проживания. И практически никто не понимал, что все это: собственность, нравственность, законы природы, социальные законы, правила поведения, и так далее, не более чем правила игры, именно игры, и что нужно относиться к этому как к игре.
– — – — – — – — линия отреза – - – - – - – —
Пикник у меня на даче. Нас трое: кроме меня Вадик с очередной подругой. Я не помню ее имя. Мы сидим возле костра. Пьем пиво, разговариваем ни о чем.
– Мне приснился странный сон, – рассказывает подруга Вадика. – Мы играли пьесу. Уже не помню, какую. Текст и постановка были бездарными, актеры… – она поморщилась. – Костюмов не было. Нет, мы не были голыми. Каждый из нас был одет в какое-то домашнее тряпье: затасканные халаты, спортивные штаны с вытянутыми коленями, тапочки. На лицах у нас были маски. Они и определяли роль. Как обычно, на сцене была одна жизнь, за кулисами другая. Там были грязь, интриги, подлость… Это у нас получалось великолепно. У одних лучше, у других хуже. Борьба шла за маски. Одним нужны были маски первых ролей, другим короля и королевы, третьим… Были и такие, кто стремился к маске постановщика или даже самого автора. За время спектакля автор и постановщик менялись несколько раз, но пьеса от этого не становилась ни лучше, ни хуже. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал… Не было лишь тех, кто хоть раз попытался избавиться от маски и выйти на сцену со своим настоящим лицом…
– Странно, мне недавно тоже снился театр, – перенимает эстафету Вадик. – Мы были актерами… Даже не актерами… нас нашли на улице. Главное требование – никогда раньше не бывать в театре. Нам дали текст пьесы и выгнали на сцену. Пьеса была более чем странной. У нас не было имен, а диалоги… Реплики шли одна под другой, и кто говорит какие слова, приходилось решать уже на месте…
– Все верно, – хочу я сказать, – фактически, мы живем внутри созданной нами же сказки, которая весьма приближенно соответствует действительности, и когда та иногда напоминает о себе, сетуем на несправедливость мироздания, которое, мироздание, совершенно не обязано быть справедливым, – но не успеваю.
