Симфония судеб - страница 26

Неужели он испугался меня? Ну, не смешно ли – быть Богом для всех и ничтожеством для одного?

А ко мне после приступа смеха пришла жалось. Бог был убог. Очевидно, он понял своё убожество, и скрывать собственное ничтожество от самого себя теперь не имело смысла. Осознание же того, что и я понял это, внесло дискомфорт в его отлаженную систему ошибок, становящихся правилами.

Я раздавил его тем, что перестал раболепствовать, пресмыкаться, как это делало подавляющее большинство подчинённых Великого Иерарха. Я вновь стал таким, какой есть, я стал всегдашным. Я просто не умел по-другому быть.

Если скажете, что моя беда – обострённое чувство «Я», требующее справедливости, то бишь, правды, в раскрытии любого малейшего проявления лжи – я с вами спорить не буду. Думайте, как вам удобно. Поклоняйтесь своему выдуманному богу, я вас не поддержу.

Становясь заложниками собственных амбиций, в конце концов, первые лица любых иерархических систем напрочь теряют основные истинно человеческие качества характера. Это расплата за обладание властью.

Я понял, что не смогу приспособиться и задавить собственный смех, не смогу заплатить непомерно высокую цену за потерю себя.

– Я здесь чужой, – сказал я Верховному Иерарху, придя на следующий день за расчётом.

Он по привычке многозначительно надулся, но увидев мою чеширскую улыбку, вспомнил, что передо мной рисоваться не стоит. Расслабился.

– Да, конечно, я не смею тебя удерживать. Это твоё право. Могу только посодействовать в переходе на другую работу.

О, как он уважал букву закона, особенно, если она касалась его личных интересов!

И сейчас, работая сортировщиком на заводе бытовых отходов в Антарктиде, я бесконечно благодарен Верховному Иерарху, моему бывшему богу, за предоставленную мне возможность быть самим собой. Что значит – не унижаться, не пресмыкаться, не лгать.

Был солнечный осенний день. В такие дни у собак всегда хорошее настроение, по крайней мере до тех пор, пока люди его окончательно не испортят.

На собачей площадке собак и людей было немного.

Мухтар – крупный немец двух лет отроду – радовался солнцу и остаткам тепла.

Он оглядывал всё вокруг, с открытой улыбающейся пастью, как будто искал, чему бы ещё ему сегодня обрадоваться.

Мухтар ещё не заматерел и потому не раздался вширь, глубоко посаженная до самых локтей грудная клетка делала его похожим на крупную селёдку. Однако будущая сила в нём ощущалась: крутая, как у волка, шея и гордая стать выдавали в нём будущего вожака.

– Поработай с ним, – крикнул инструктор молодому нескладному парню, студенческой внешности, выполнявшему обязанности дрессировщика.

Хозяин Мухтара посадил его на цепь, длиной метра три, проверил исправность карабина и ушёл в дальний конец площадки.

Студент-дрессировщик нехотя стал надевать «рукав» – это такая большущая шина, сантиметров тридцать в диаметре, её надевают на руку, до самого плеча. Рукав полностью закрывает кисть, он армирован изнутри, не рвётся и защищает дрессировщика, то есть, приспо-соблен к тому, чтобы его трепала собака.

– Давай быстрее! – крикнул инструктор, он был за главного на площадке. Студент с опаской подошёл к Мухтару, посвистел ему, и, когда пёс повернулся, – хлестнул ему по морде рукавом и отскочил назад.

Мухтар недоумённо смотрел на пацана: вроде как можно и простить на первый раз, но хотелось бы ясности.