Симфония времени и медные трубы - страница 36



А теперь добавилась ещё одна обязанность. Подготовленные команды вместе с боевой техникой надо было отправлять на передний край, где эту технику с нетерпением ждали. Майор Рамонов решил, что эти команды надо провожать с почестями.

– Давайте их провожать на посадочную платформу с музыкой. Они, конечно, достойны всякого внимания и уважения с нашей стороны! – так сказал он Егорову.

И это выходило очень хорошо! Ещё до отхода эшелона от платформы почти все уезжающие подходили к оркестру, благодарили музыкантов, жали им руки. Прощались по-братски! А когда эшелон медленно двигался вдоль платформы, оркестр играл один из своих любимых маршей, «Ленинский призыв», один из лучших маршей Чернецкого, главного инспектора военных оркестров Красной Армии.

Много командиров и солдат подходило к Егорову и высказывало свои пожелания послушать те или иные песни, бытовавшие в дни войны и распространившиеся уже в частях. Много названий было: «Синий платочек», «В землянке», «Парень кудрявый», «Два Максима» и пр. Как водится, нот этих песен не было, и достать их было негде! Но Егоров как-то уже привык к тому, что заботиться обо всех вещах, нужных для жизни, надо было самому, меньше всего возлагая надежды на помощь со стороны Инспекции военных оркестров. Просто Егорову приходилось записывать эти песни, гармонизировать и оркестровать их. Жалобщиков не было. Правда, все эти песни были несложными, пожалуй, даже примитивными! Когда, уже в дальнейшем, Егоров увидел эти песни напечатанными, он не нашёл в них большого расхождения со своими обработками. Главное же было то, что слушатели оставались довольными и благодарными.

Словом, оркестр полностью вошёл в жизнь части, и уже трудно было представить часть эту без оркестра.

И вот в это время как-то очень обидно стало за Петрова, за того самого Петрова, который в первый день своего появления в части рекомендовал себя Егорову как солиста, знатока и непревзойдённого мастера. Старшиной Сибиряковым он был «откомандирован» в штаб части как бессменный сигналист, и Петров, который в первые дни становления оркестра чувствовал себя на «особом положении», мол, «я-то уже работаю», «я-то при штабе», «на начальстве», «мы с командиром», – теперь начал ощущать свою отверженность от оркестра, то, что те знаки внимания, которые оказывались оркестру и командованием, и слушателями, – к нему-то не относятся, и что фактически он только числится по оркестру, а на деле-то – не музыкант, болезненно стал ощущать в самом себе! Теперь он стал чаще заходить в оркестровый домик, а однажды рано утром, проходя мимо штаба, Егоров услышал робкие звуки гаммы, извлекаемой из трубы. Оказывается, Петров решил заниматься! Хотел было Егоров сказать ему о его бахвальстве и самовольном присвоении звания «солиста», но пожалел! Пусть поработает над собой, кроме пользы ничего не будет. Но когда Егоров рассказал об этой утренней гамме оркестру, музыканты дружно заговорили:

– Пробрало лодыря! Совесть заговорила. Может, и исправится, трепач!

– Почему такие резкие слова? – поинтересовался Егоров.

– Уж кому-кому, а нам-то этот Петров давно известен! Это любитель лёгкой жизни, чтобы не работать, а получить. Забить баки начальству, в доверие влезть, на должность пробраться, а самому себя не показывать! Он в старшины метил! – слышались голоса.

– Как же это так, метил в старшины? – не понимал Егоров.