Великого и Мудрого.
Она проковыляла к его космически оснащенной кровати и подвигала головой, стараясь уловить мизерную подвижность глаз: следит ли?
Не пытайтесь, сказал профессор. Просто разговаривайте с ним и… молитесь. Состояние подобных пациентов до конца не изучено, а Богу, конечно, все возможно.
Галя молилась заученно беззвучно: научилась, когда шесть лет назад обивала пороги столичных клиник. Перепроверка Сашиного диагноза тянулась восемь месяцев.
Слова стучали в мозгу метрономом, губы произносили раздраженное «алло» в надоедливый телефон, руки ставили на стол постовой сестры бессмысленные банки с куриным бульоном. От них в реанимации немедленно избавлялись. Папу кормили через гастростому, но Гале нужно было себя занять. Наутро она приносила новую банку; варила ночью, снимая пену и отбивая шумовкой слова.
Не имамы. Иныя. Помощи. Не имамы. Иныя. Надежды. Разве. Тебе. Пречистая Дево…
В четвертом часу утра, падая на раздавленную тахту съемной однушки (в двух шагах от больницы – дико повезло), Галя решила: если папа прикажет прикончить эту хрень с Америкой, она раздумывать не станет.
Если…
Когда…
* * *
Слово Михаила Пархоменко имело для Гали силу приговора без права на обжалование. Если не нравилась дочкина юбка (разрез – вызывающий! будь девочкой!), наряд летел в мусорку. Туда же Галя отправляла все, что вызывало неудовольствие пампушки. Билеты на фильм «Курьер» (он совсем не детский!). Поход с одноклассниками (они же все идиоты!). Просьбы купить часы или купальник (думаешь, это умно?). Попытки отстоять собственное мнение (ты ведешь себя дерзко и непочтительно! Надеюсь, помнишь, кто это сказал?).
На помойку Галя также сбагрила парочку поклонников, которых категорически не принял отец, но потом опомнилась. Прокидаисся, говаривала ее экономная бабуля. Разбрасываться ухажерами с ее унылой внешностью – непозволительно. Не заметишь, как станешь старой девой в двадцать четыре года.
На задачу, первостепенную для каждой девушки – выйти замуж – папа отводил три года. Расчертил на словах карту военных действий:
– Даю тебе вилку: от двадцати одного до двадцати трех. В двадцать четыре выходят замуж от безысходности, хоть за косого, хоть за рябого. А пока, дочка, учись. Набивай голову знаниями! Придет время, я тебе жениха сам найду.
С четырнадцати лет Галя плотно мечтала о замужестве. Семья у нее будет идеальной, дом – образцовым, муж – ласковым и нежным. Щедрым почерком она исписывала страницы блокнота «Делегату XIX всесоюзной конференции КПСС»; теткин подарок. От мечтаний веяло литературщиной. Ну и пусть. Полная чаша, двое детей (волевой казак и тургеневская барышня, умеющая делать книксен). За вечерним чаем – чтение вслух, игра в лото и русские романсы. Муж обнимет ее усталые плечи: «Ложись, я домою посуду».
С посудой, пожалуй, перебор. Ладно, без нее. Лишь бы без насмешек, скандалов и рыданий… Пусть балконы и перилы больше не стонут[44]. Только бы любил. Сбросить позорные кандалы, которые она таскает из-за приставки «недо».
Недо-дочь, недо-ученица, недо-казачка Галя Пархоменко вышла за Олега по достижении минимального порога вилки. В двадцать один.
Жениха осмотрели, общупали и обнюхали, от родословной до материальной состоятельности, прежде чем выдали «добро» на замужество. Тем унизительнее была папина выходка после свадебного застолья. Усевшись с родней в черный минивэн, Пархоменко наконец-то выпил и счастливо запел: «Обманули Олежка́ на четыре кулака»; купчишка, подсунувший гниль заезжему простаку.
