Саша прошла в свою комнату, в которой она так долго не жила, больше трех лет. Мать ничего не меняла в комнате, даже занавески висели те же, что и при Саше. Все было на своих местах: мебель, книги, кошки, которых она привезла совсем недавно. Только не было счастья, которое она увезла отсюда три года назад, и не вернула его теперь, возвратившись назад. Она обошла комнату, потрогала корешки книг, мягкие игрушки, выглядывающие из детства, отодвинула занавеску и выглянула в окно, отметила про себя, что пыли не было ни на книгах, ни на подоконнике, ни на столе. Легла на кровать, вытянувшись на спине и подложив под голову руки. Как будто никуда не ходила. Три года выпали из ее жизни.
Мать позвала ее с кухни, предложила поесть. Но есть не хотелось. Хотелось так лежать, чтобы никто не звал, никто не обращал на нее внимания, и не расспрашивал ни о чем. Расспросов она боялась больше всего, хотя знала, что мать расспрашивать не будет, но от этого было только хуже – равнодушие матери терзало еще сильнее. Саша вспоминала, как здорово было у Светы дома, где три женщины понимали друг друга с полуслова, и уж они не оставили бы в покое дочку и внучку, если бы та пришла в подобном состоянии.
Саша вспомнила свой первый приход в Светин дом. Мама и бабушка встретили Сашу как родную, и так легко и быстро она нашла с ними общий язык, что не хотелось уходить от них. Сашу поразило Светино обращение к матери и бабушке – Ксюша и Женя, и она, придя домой, стала обращаться к матери – Любаша. Но мать не оценила, не поняла, что это было стремлением дочери приблизиться к родному человеку, и строго пресекла такое панибратство. После этого Саше долго не хотелось даже произносить слово «мама», не то, чтобы называть мать по имени.
И сейчас, если бы мать пришла к ней в комнату и стала спрашивать у дочери, что с ней случилось, Саша стала бы кричать и топать ногами, подняв шум на весь дом. Но при этом она была бы счастлива, что рядом с ней ее любящая мама, и закончилось бы это тем, что она разрыдалась бы у нее на плече, почувствовав облегчение. Так бывает, когда вскрывают болезненный нарыв, да, страшно, да, больно, и хочется убежать, только бы не дать поднести к себе скальпель, но после, вытерев со лба пот, чувствуешь ни с чем несравнимое облегчение, ведущее к выздоровлению.
Но мать не пришла. А Саша, преодолевая боль, старалась не чувствовать… не дышать… не жить…
Она так и уснула, не раздеваясь, не разобрав кровать. Солнце давно поднялось, осветив все уголки после долгой ночи, не принесшей Саше облегчения, и давившей ее мученическими снами.
Вспомнив, что сегодня надо идти устраиваться на работу, Саша обрадовалась. Все, что угодно, только не думать, не вспоминать о Сергее. Она соскочила с кровати и пошла в душ. Постояв под горячей водой, она открыла на полную мощь холодную воду и, закричав от неожиданности, после нескольких секунд такого экстрима почувствовала, наконец, облегчение после тягостной ночи.
После душа, принесшего свежесть и какую-то физическую легкость после тягостной ночи, Саша прошла на кухню. Мать и отчим уже ушли на службу. На кухне мать оставила ей завтрак: два вареных яйца, сыр, масло, батон в нераскрытой упаковке. Сварила кофе, сделала пару глотков, потом съела кусочек сыра и спокойно стала наслаждаться черным кофе.
От любимого напитка ее оторвал звонок. Звонил Стас. Саша долго не могла понять, какой Стас. Наконец вспомнила, что это тот мажор, которого они встретили с подругой в кафе. Он просил ее о встрече. Сегодня. Да хоть сейчас. Разговор важный. Она согласна. Работа немного подождет. У нее было два варианта места работы. Сегодня она решила побывать в обоих, но поскольку она не договаривалась, это можно было сделать чуть позже.
