Синий мёд - страница 13

Дорого б я дала увидеть Дашино лицо в последовательности выражений. Негодование от фамильярности этого «ты», наложившись на узнавание Ника по сотням портретов, породило догадку. Румянец гнева постепенно сходил со щек, глаза изумленно распахнулись.

А ведь да, мир тесен. Да и народу-то в стране – даже меньше немного, чем великий Менделеев сулил. (Но не мог же он предвидеть Гражданской войны?) Так что все ведь всех знают. Еще до появления Даши в жизни Ника я слышала о ней вскользь. Петя Трубецкой, всем сердцем преданный своей лесной теме, конечно же не раз говорил мне, рифеянке, об управляющем казенными лесами на Каме, Иване Степановиче Воронцове. Упоминал и о том, что у графа есть дочь, с похвалой, как об «очень лесной девочке». (В устах Пети это наивысшая аттестация). Но всё же: как же жизнь зависит от случайностей, которых еще и «не бывает»… Пройди Даша чуть другим маршрутом, спустись Его Величество к ручью позже или раньше минут на десять…

Поняв, Даша не смутилась. Она рассмеялась. Рассмеялся следом и страшно довольный мистификацией Людовик. У этого мальчика всегда в темных его глазах так и пляшут веселые солнечные зайчики.

Вскоре они уже сидели у огня втроем, и Ник бил рукоятью охотничьего ножа по глиняному панцирю, и, нарезая дичь, с много большим значением насвистывал «Жёлтую ленту», хотя Даша, как блондинка, конечно же никогда не носила ничего желтого.

Для жанра сказки, в котором свадьба, если уж случается, то ставит точку, всё выглядело завершенным и совершенным. Могучий Царь, не прельщенный земными девами (ну, какая пара-то из земной девы Царю?), полюбил лесную дриаду. Дальше все живут-поживают, добра наживают, а новый сюжет касается уже следующего поколения: жил-был Царевич, сын Царя и Дриады, и однажды…

Но жизнь не столь тороплива и предпочитает иные жанры. Сказка не задается вопросом: а каково дриадам живется в каменных городских стенах?

Между тем, наблюдая Дашу в суете светской столичной жизни, я начинала испытывать потихоньку растущую тревогу.

Нет, по характеру Даша отнюдь не была ни замкнутой, ни необщительной. Напротив, она казалась открытой и жизнерадостной натурой. Но прежний образ ее жизни, казалось, успел сделаться чем-то много более сильным, нежели просто привычка. Это была часть ее личности.

Она поднималась с рассветом, этим, положим, в строгом расписании дворцовой жизни никого не удивить. Только какой же во дворце рассвет? «Когда на бледном небосклоне звезд исчезает хоровод И тихо край земли светлеет, И, вестник утра, ветер веет И всходит постепенно день…» Что еще мы учили? «Вот и солнце встает из-за пашен блестит За морями ночлег свой покинуло На поля на луга на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло»… Только для Даши Воронцовой это всё было не школьными прописями.

Она с детства читала эту зелёную книгу, и там, где горожанин способен увидеть лишь деревья, кустарники и траву, она черпала множество сведений для размышления и обсуждения после в отцовском кругу. Из птичьих полетов она узнавала не меньше какого-нибудь авгура. Днями напролет бродя по лесу, она не видела ни единого человеческого лица, и не слишком-то в этом нуждалась.

Городская жизнь не могла не оказаться для нее тяжелым испытанием.

Да, вне сомнения, Даша без особых потерь училась в институте, после – появлялась в столице. Но только потому ей было так легко дружиться с товарками по дортуару и исполнять обязанности хозяйки в отцовском городском доме, что она уверенно знала: леса ждут ее обратно. Обещание природы было надежным щитом, приглушавшим шум столичного многолюдья. Она чувствовала, что в городе находится в гостях, а на природе дома. Замужество переменило главное. Столице теперь суждено было сделаться ее домом. С лесами ей надлежало покончить. Редкие поездки на Каму, какие могли ей выпасть, мало что обещали изменить.