Все чувства мои оказались, когда я осталась одна, как-то прибиты, как алтарные свечи гасильным колпачком. Я кое-как приготовилась ко сну и, наконец, забралась в кровать. Сон сморил мгновенно, словно кто-то приложил к лицу маску с наркозом.
Это глубочайшее, целящее забытье, впервые за три дня, когда я позволяла себе лишь ненадолго сомкнуть глаза, длилось до рассвета. Я проснулась ровно в той же позе, в какой упала на постель. Полюбовалась сквозь дрему золотистыми солнечными бликами, устраиваясь поуютнее, задремала вновь, уже легче.
И Наташа, конечно же, приснилась. За окнами ее спальни была полночь, о которой подсказывали и старинные часы на столе. Одетая так же, как я ее застала, она остановилась посреди комнаты, задумываясь, взять ли сумку. Не взяла. Выходя, просто уронила ключи в карман бриджей. Шагнула в проплывающую кабинку лифта.
Вот уже, как было у нее в привычке, она почти бежала через спящий двор, в сторону Калужского тракта. Странная смена чувств отражалась на ее бледном в темноте лице. Нетерпение, улыбка, почти торжествующая, сомнение, скрывавшее лицо, будто настоящая ночная тень, уверенность, вновь его освещавшая сияющей луной… Она не могла и не хотела ждать утра. Она должна была в чем-то удостовериться – незамедлительно.
Она спешила. Очень спешила. Куда?
Произнеся это слово, я пробудилась окончательно.
Восьмой день июля я провалялась в постели, наконец-то взявшись читать новый роман Анабеллы Ли, прихваченный еще из столицы. Американская литературная дама, моя ровесница. Анабелла Ли, конечно же, говорящий псевдоним. Но еще большую приверженность писательница выказывает к литературному кружку Меррита, что творил в начале столетия в Бостоне. Лера неимоверно ее книгами увлечена, уж с месяц назад прислала мне самую распоследнюю. Я не слишком охоча читать по-английски, но Ли обыкновенно приложенных усилий стоит. Называлась книга, впрочем, по-французски: «Le sang du dragon3». На обложке юная монахиня в белоснежном дворянском эннене поила снадобьем обессиленного раненого, вне сомнения, рыцаря.
Картинка ожиданий не обманула, появившаяся с утра Катя приносила мне в кровать молоко и крендельки с корицей. Один день. Один день я в полном праве провести подобным образом. Моя душа хотела передохнуть.
И передышка пошла на пользу. На следующее утро, раным-рано, около девяти утра, я, соскочив с восемнадцатого трамвая, уже бежала к конюшне Сергия Арчединца, с сапогами в наплечной сумке и с выездковым стеком за спиной. Утро выдалось сияющим, обещая прекрасную тренировку на плацу. После, может быть – этим же вечером, надобно будет навестить Черновых. Уж ведь скоро и девятый день, тринадцатого числа. Вне сомнения, Виринея всё устроит и без моей помощи, у нее такие вещи получаются много лучше. Но проведать их я должна. Час-другой тренировки, и я совсем оживу, это сейчас правильно.
В конюшне, около стойла Букета, переживал ребяческий восторг незнакомый худощавый господин средних лет, академической складки, очевидной невзирая и на партикулярное платье. Случается иной раз: живет-бывет себе человек без лошадей, а потом вдруг…
– А что ему принести? – расспрашивал он Славу. – Что он любит есть?
– Да он всякое любит, – веселился Слава. – Спаржу любит, трюфели, птифуры… Несите всё к нам в подсобную, а уж мы разберемся.
– Начинаю постигать этимологию выражения «не в коня корм», – рассмеялась я, подходя.
