Синий мёд - страница 8

Свежий воздух заструился в окошки. Запахло опять липами, рановато в этом году. Теми самыми, кстати сказать, липами, о которых я делала перевод так давно… Словно бы годы назад.

– А тебе не достанется на орехи от Ника? Лунная почва, это же бесценное сокровище, дороже золотого песка, я чаю.

– Может и сокровище, да только мое собственное, что хочу, то и ворочу с ним.

– Как это может быть?

– Наш лунный авангард меня этим поздравил. На тезоименитство. Случается, знаешь ли, и от этих праздненств прок. Нарочно для меня еще одну выборку произвели, сверх заданных. Но даже Владислав Николаевич не рассердился.

– Ну, коли сам Адмирал Волков не рассердился, стало быть, ты заслужил. А твое шефство над космосом от античности-то не слишком отрывает?

– Как ни странно… – Миша помолчал немного, глядя в окно. – Иной раз такое чувство, будто эти две стороны моей жизни не столь уж раздельны. Греки поболе нашего думали о небесных телах. Ты ведь знаешь, я не слишком-то рвался заниматься космосом. То были – высочайшая воля Ника и надобность для государства. Что сделать, у каждого в жизни свои обязанности, космос так космос. Так мне тогда думалось. Но ананка – она умная, фатум ваш, я чаю, поглупее будет. Постепенно две стены моего жилища – античность и космос – соединились, образуя свод над головой. И получился довольно прочный домик.

Я не могла не любоваться профилем Миши на фоне бегущих за стеклом московских улиц. Как он похож на Ника, будто не кузен, а родной, да и не всякий родной младший так похож на старшего. Но я все ж никогда бы их не спутала. Все-таки, подумалось мне, хоть мы еще и молоды, а годиков минуло с Мишиного полета немало. В двадцать лет различие в возрасте меж двадцатью и двадцать четырьмя весьма ощутимо. Теперь оно сгладилось. Миша перестал для меня быть младшим. Сделался ровесником, а порой он мне кажется даже и постарше, чем я. Немудрено, на его плечах, а верней сказать – на его погонах – очень многое лежит.

На Вавилова мы, словно прежние бурши, вломились, смеясь, на кухню: изыскивать себе добычи к чаю.

– Странно… Я голодна и весела. – Я извлекла из недр холодильного шкафа Катины домашние абрикотинки. В леднике нашлось мороженое, мое любимое, с каштанами.

– Ну уж, тебе бы удивляться, Нелли. Помнишь, ты же и рассказывала: когда умирает иезуит, его братья собираются на праздник. А знаешь, Нелли… Давай на кухне и устроимся, чего туда-сюда подносы таскать? Как в прежние времена, помнишь, у тебя в Брюсовом переулке? Мне-то, надо сказать, мало их перепало, тех твоих посиделок, только год.

– Что поделаешь. Это был твой первый курс, а у меня – пятый. – Я расставила на покрытом скатередкой из тарусского льна кухонном столе чашки, десертные тарелки, вазочку для пирожных. – Были мы впрямь «веселы, покуда молоды», приятно в кои веки вспомнить. Спасибо тебе, Мишенька. Это в самом деле была дивная и очень правильная мысль: Луна.

– Это самое меньшее, что я мог сделать. – Миша посерьезнел. – Просто большего придумать не сумел. Царствующий дом в неоплатном долгу перед Наталией Всеволодовной.

Я поискала глазами по кухне, и, найдя старую Катину шаль, накинула ее на плечи: меня вдруг зазнобило. Те чудовищные сутки, покушение на Ника, битву врачей и Наташи за жизнь Романа – я до сих пор не могла вспоминать спокойно. Вновь подумалось и о том, умно ли я тревожусь, что до сих пор не дал о себе знать Роман. Всё-таки мое состояние было немного экстатическим, когда я так от него хоть чего-нибудь ждала. Столь сильная уверенность в том, в чем уверенным быть зыбко, в мистике, все ж немного странна. Вне сомнения, Роман, с его невозможным звериным чутьем на всё, что ему дорого, мог бы почуять беду. Но мог бы и не почуять, как ничего не ощутила я, увлеченная своим переводом. Это лишь нервы, особо тревожиться не о чем, да и по правде сказать – за Романа тревожиться по определению нелепо. Он мгновенно рассчитывает любую опасность, тем паче, с тех сентябрьских ид он стал опытнее и старше. Но отчего-то мне по-прежнему не по себе.