Запах пота. Воздух стоял на арене. Глаз улавливал лишь самые тёмные и самые яркие цвета. Вторых почти что не было. Свет падал на меня, а музыка из фо́нящих колонок звучала как нарастающее гудение с шорохом. В темноте не было видно лиц, но темнота видела меня. И, чувствуя последние часы за спиной, я решил, что это лицо они должны запомнить. Ведь я решил, что если к концу выступления Грейф не появится, то я сам попробую сбежать. Прорвусь с боем! А потому нужно было начинать тянуть время. Цули сидела на земле и жонглировала. Девочки, пусть и отвлекались, но ходили вокруг меня и медленно разбрасывали кусочки бумаги. Они были покрыты кровью. Видимо, это были газеты, на которых сидели пленники в клетках. Краб сидел в тазе с водой и брызгался ею. Ниф была позади, где-то в тени. Эках начал:
– Внимание, все! Леди и джентльмены! Время увидеть то, чего нигде больше не повторится! Кто-то говорит, что они черти! Кто-то, что они хуже! А кто-то, что они вообще не из этого мира! Мы не будем равняться на массу. Они лишь презренны и противны! Так что смотрите и удивляйтесь этому цирку уродов!
Эках передал мне микрофон, а сам поднялся на свой балкон. Музыки толком не было. Где-то на арене были пленники, и они создавали ритм из подручных средств: хлопков, ударов касок об землю или же свиста.
Объяснить это я не мог, как и петь, в принципе. От меня и не ждали прекрасных вокальных данных. Нужно было лишь показать свою ущербность. Поэтому я начал петь, как только мог:
– Все на шоу уродов, всем хорошо! Вам понравится. У нас и рога, и руки с ногу! Мы едим, пьём, думаем, живём и понимаем – лжи тут не бывать! Нам нечего скрывать! Урод уродом и уродом буду. Верю, нуждаюсь, вижу, питаюсь и дышу этим – взглядом публики! Вы же нас любите?! – прокричал я, и толпа громко завизжала.
– Если будет тихим, сделайте его громче! – прокричал Эках в толпу. Тогда кто-то стал бросаться овощами.
– Я не мотаю головой, я не вижу здесь отбой! Правды много, правда здесь. Изгнать, забыть, убить, увидеть! Вот, что мы – уроды мы. Ни улыбки, ни кивка. Лишь жертва, правда и беда. О да, я ещё тот урод. Натуральный, – начал я говорить низким голосом, чувствуя ужасную злость и боль в шее.
– Линссел, пой! – кричала мне из темноты Ниф. Но она ещё не понимала, что со мной.
– Я стал таким, каким и хотел. Ну, а ты-то, кто? Псих или урод? Месть или грех? Боль или жертва? И мне никто не нужен, нет. Однако, дай-ка мне ответ! – я посмотрел на Экаха. Он сейчас с ума сойдёт от моей наглости!
– Линс, не надо!
– Готов ли ты совершить настоящую жертву? – тогда музыка прекратилась, и все взъерошились. А я улыбнулся.
– Извините, но у этого проблемы с мозгами! – весело крикнул Эках и навёл на меня пульт. Нажав на кнопку, ничего не произошло. И тогда я был более чем уверен в успехе плана Грейфа!
Моё счастье разделила большая часть толпы на арене. Уроды стали понимать, что ошейники не работают, когда я в микрофон буквально об этом и сказал. Понимая, что скоро появятся охранники, я решил продолжить говорить и даже слегка с песней, ведь из чёртовых динамиков или же колонок начала литься прекрасная музыка! Она так и кипятила кровь в жилах! Дети стали меня слушать, и я говорил им, дразня Экаха:
– Толкай, и злость станет яростью! Палец на курке, а что-дальше-то? Думаешь, что победил? Оставил бы нас в покое. Попробуй ранить меня, тогда признаешь нас и ваш настоящий цирк уродов! Уроды тут не мы, и обойдёмся без «вы»! Наш час настал, и стоит выпустить зверя наружу! – дети поняли меня и стали лезть на трибуны, нападая на зрителей и даже охранников.
