Сияние предметов и людей (сборник) - страница 25

Хорошо, что пошел дождь. Я делаю вид, что стираю капли с лица, но на самом деле стираю свои слезы. Ты внимательно смотришь на меня, лицо твое очень доброжелательное, ты даже чуть-чуть улыбаешься. Я оглядываюсь. За нами стоит твоя охрана – внушительного вида серьезные парни, они ждут тебя, они наготове, они привыкли заниматься серьезным, ответственным делом. Поодаль, на дороге – машины. Одна из них твой роскошный представительный лимузин. Сейчас ты встанешь, тебе мгновенно откроют двери машины, и ты исчезнешь, умчишься по своим важным делам. Слезы предательски текут из глаз, я не могу их остановить. Все время пытаюсь улыбаться, но видно, что я плачу. Мной всецело овладело сиротское чувство, я не могу уже удержаться от слез.

– Давайте пройдемся, – вдруг говоришь ты и решительно встаешь.

Я тотчас вскакиваю. Ты берешь меня под руку, я замираю от счастья, платком, нашедшемся в кармане пальто, пробую незаметно стереть соленую влагу со щек. Что я там только что тебе говорила о своей бабушке, о ее милых вещицах, все это не стоит… не стоит… не стоит… Но все же мне так грустно… Лица твоих ребят очень серьезны, в них неприступность другого мира… Что на меня нашло, что я вся в слезах…

Я не понимаю, как это вдруг получилось, что ты стал нежно и бережно меня целовать…

Мне не хочется общаться с отцом, я не умею с ним говорить, но бывать в родном доме мне нравится. Конечно, я думаю, дело в любимой маме. Я до сих пор цепляюсь за нее, как детеныш обезьяны за свою мать – ни за что нельзя отпустить, в любом положении изо всех сил держаться. Ну как же не держаться за это ни с чем не сравнимое душевное спокойствие? Это чудесная райская бухта, а я тот корабль, который навечно остановился здесь.

В своей бывшей комнате усаживаюсь за письменный стол. Сколько я просидела за этим столом, делая уроки… Смотрю в окно. Пейзаж новостроек. Купчинские проплешины, огромный газон, за ним такой же, как наш, дом.

Но что это? Я вдруг чувствую, что мое безмятежное настроение меркнет. Вместо шелковых расписных тканей шевелятся внутри рваные тряпки. Не радость и счастье баюкают меня, а рвут на части голодные одичавшие собаки. Я не понимаю, что произошло, что случилось, пока я перелистывала вырезки из старых газет, – стихотворные рубрики, – припрятанные мною в ящиках стола. Газеты немного обветшали, они издают специфический запах, давно немыто окно – но не в этом, естественно, дело. Я ощущаю, как ко мне возвращается мое детское состояние, состояние раздрая и раздражения. Какая-то странная метаморфоза, как грустно, но и удивительно: ведь я, в сущности, не понимаю, что же вынесла из детства – душевный покой и уют или страшное раздражение, гнев. Я склонна сейчас думать, что скорее последнее.

Я знаю, что произошло – моя комната была следующей за кухней, за ней уже была комната родителей, в которой обитал отец. Яркое воспоминание детства: я сплю, моя мама уже встала, она пришла на кухню, понятное дело, у женщины всегда найдутся на кухне дела, мама тотчас, как пришла, включила довольно громко радио. Стены блочного дома тонкие; мне все прекрасно слышно, но я пытаюсь спать.

В это же время отец – он мог проснуться спозаранку, но никогда не вставал раньше двенадцати, а то и часа, двух, – включал свой приемник. Он брал его прямо с собой в кровать. Отец особенно любил делать погромче, как меня раздражал звук перестраиваемой волны… Я пытаюсь спать между двумя этими помещениями, но разные громкие звуки, естественно, не дают мне этого делать. Звуки, я думаю, не сами по себе меня угнетали, они настраивались на какую-то очень важную волну в моей душе, волну отношений родителей, и входили в разрушающий резонанс.