бесспорно, что народная баллада – более поздний вид поэтического творчества, чем героические песни. Но отдельные совпадения со стилем баллад в эддической традиции тоже не являются доказательством позднего происхождения той или иной песни в целом. По-видимому, влияние народных баллад дало себя знать в Исландии, еще когда песни «Старшей Эдды» бытовали в устной традиции. поэтому естественно, что эти песни могли подвергнуться известной модернизации в соответствии с новыми поэтическими веяниями. Однако стилистическое сходство с балладами, обнаруживаемое в некоторых героических песнях «Старшей Эдды», едва ли следует объяснять, (как это сделал немецкий ученый Вольфганг Мор) тем, что эти песни представляют собой перевод с датских и нижненемецких баллад. Существование датских и нижненемецких баллад, послуживших прообразами для песен «Старшей Эдды», гипотетично. Между тем наличие специфически исландского в этих песнях, (прежде всего – аллитерационный стих, давно изжитый на континенте), противоречит возможности их «перевода».
Согласно исследованиям другого немецкого ученого, Ханса Куна, есть известные ритмические сходства между героическими песнями «Старшей Эдды» на сюжеты южногерманских сказаний и немецкой аллитерационной поэзией (от которой, однако, почти ничего не сохранилось). Кун объясняет эти сходства тем, что соответствующие песни «Старшей Эдды» были якобы переведены с гипотетических немецких оригиналов, проникших в Скандинавию, как он предполагает, двумя волнами – во второй половине IX в. и в начале XII в. – вместе с самими южногерманскими сказаниями. Кун находит известные ритмические сходства между остальными песнями «Старшей Эдды» и английским аллитерационным эпосом. Но в этом случае он не предполагает «перевода» (с гипотетических английских оригиналов на исландский или наоборот).
Тенденция к тому, чтобы тем или иным способом урезать долю Исландии в создании «Старшей Эдды» в пользу южногерманского (немецкого) творчества всегда была сильна в германской науке. Впрочем, и скандинавские исследователи бывали подчас не свободны от националистического предрассудка. Еще Ессен в своей знаменитой статье иронизировал по поводу того, что не только немцы стремятся преувеличить общегерманское в «Старшей Эдде» и таким образом перетянуть ее к себе в Германию, но и датчане и шведы стремятся преувеличить общескандинавское в ней, перетягивая ее к себе на юг или восток Скандинавии, а норвежцы пытаются преувеличить в ней западно-скандинавское или специфически норвежское. Правда, аллитерационная поэзия, существовавшая в Скандинавии вне Исландии и совсем не сохранившаяся, должна быть гораздо ближе по языку к «Старшей Эдде», чем немецкая аллитерационная поэзия, но все же и она не была исландской.
К датировке песен «Старшей Эдды» применялись и данные археологии – науки, получившей большое развитие в Швеции. Шведский археолог Биргер Нерман датирует песни «Старшей Эдды» по предметам, упоминаемым в этих песнях и известным по археологическим находкам: стеклянным кубкам, мечам с кольцом в рукояти, щитам с золотым ободом и т. д. Поскольку эти предметы не встречаются позднее эпохи «переселения народов», Нерман соответственно датирует песни, в которых эти предметы упоминаются. При такой датировке (V–VII вв.) песни, естественно, оказываются уже не исландскими, а общескандинавскими и, может быть, даже шведскими. Но филологов не убеждают такие датировки: упоминаемые в песни предметы могут быть поэтической традицией, не менее древней, чем сами сказания. Древние предметы могут упоминаться в песнях, которые в той форме, в какой они сохранились, совсем не являются древними.
