«Господи! Как такое возможно? Где мы живем?!» – вскричали бы разом сердца читателей. А у какого-нибудь сентиментального южанина навернулись бы слезы сочувствия: тот, бедолага-то, вынужден был ночевать на улице…
«Бедолага», меж тем спустившись с крыльца, усмехнулся: представил отчаяние обхватившего голову отца: «Я же говорил! Кому ты там нужен? Там своих бродяг и «романтиков» хоть отбавляй! Намыкаешься, обовшивеешь, наголодаешься…» – и т. д. и т. д., что говорится в таких случаях, – и, наоборот, строгий и чуть ироничный прищур матери: «Решай сам, сын! Подумай лишь об одном, простишь ли себе потом, если отступишься, дашь себя уговорить, что мечта и долг подождут?..» Эти слова она иногда говорила ему раньше. В тот же момент он прочитал их в молчании матери.
Однако надо думать и о ночлеге. К счастью, широкая завалинка «Го… с… н… цы» была, похоже, нашпигована опилками. Чем не ложе? Рюкзак – под голову и, накрывшись сереньким небом белой ночи, спи себе на здоровье. Перед тем как погрузиться в блаженный сон, обвел взором нависшую громаду мрачных гор. И, не задержавшись на сравнении их с кавказскими, где отдыхал года два назад с «предками», вольготно вытянул ноги и опустил усталые вежды.
– Чего не стучишь? Не пинаешь ногами?
Голос, казалось, упавший откуда-то сверху, не вдруг просочился в начавшее уже мутнеть сознание, и потому заданный им в ответ вопрос не мог быть из самых мудрых:
– А куда?
– В дверь, конечно.
Открыв наконец глаза, понял, что разговаривает с могучей фигурой, заполнившей весь проем распахнутой двери.
– Что ты там делаешь?
– Сплю.
– Проходи в дом! – повелительно произнесла грозная фигура и исчезла.
Кто бы стал ломаться, поминая прошлое, и потому медлить, показывая, что делает одолжение, – только не наш «бедолага». Мигом подхватившись, взлетел на крыльцо, бесстрашно и безоглядно устремился в кромешную тьму узкого коридора.
– Стой! – Голос раздался почему-то сзади. – Не грохочи: люди ведь спят. Закрючь дверь и подь сюда!
В комнате, куда он пожаловал, свешивалась, сияя, яркая лампочка без абажура. Обладателем мрачного, бесполого существа, как показалось вначале, была пожилая, необычайно громоздкая тетка с широким круглым лицом, на котором среди толстых щек, почти утонув в них, разместились маленький аккуратный нос и сурово поблескивающие из глубины глазки. Стояла она возле ситцевого полога, сложив могучие руки на необъятной груди.
– Спать будешь вон на нем! – кивнула на старый, облезлый, с кое-где выпирающими ржавыми пружинами дерматиновый диван. – Знаешь, почему я тебя сама пригласила?
– Не-ет…
– Потому что не стал тарабанить в дверь!
– Спасибо.
– Ишь ты. Он еще благодарит, чудила! – Странная тетка как будто удивилась. – Откуда взялся ты, такой обходительный кавалер?
– Из Москвы.
– Только-то? – Неожиданный ответ вдобавок и озадачил. Не смогла скрыть недоверия – Все вы только из райских мест! Так-таки прямо из златоглавой и прямо сюда?
– Прямо. – Подозрения не уловил. Отвечал беспечно и бесхитростно.
– Ну ладно, «москвич», укладывайся!
«Москвич» рад стараться: стянул куртку, сбросил кеды, плюхнулся на диван.
– Э-э, да ты совсем, оказывается, ребенок! – удивилась уже по-другому хозяйка гостиницы, собравшаяся было тоже отправиться за свой ситцевый полог. – И худ-то, боже ж ты мой, худ…
Да уж, толстым нашего героя назвать было никак нельзя. Зато рост – коломенская верста, хоть голову задирай. Лицо – нежно-белое. Глаза – наивно-голубые. Волосы – цвета созревшей пшеницы. Других особых примет не было.
